– Более или менее точные, – ответил секретарь и, заглянув в листок, прочел:
«Бревер, пивовар, человек открытый, искренний, друг фармацевта Рено, из крестьян, скопил состояние за тридцать пять лет упорного труда, не любит лесть, излишнюю любезность, доверчив со своими людьми, подозрителен со всеми остальными, пользуется уважением в квартале. Словом, сто голосов».
– Хорошо! – проговорил граф Рапт. – Он много времени не займет. Мы с ним быстро договоримся.
Лакей доложил:
– Господин Бревер!
Человек лет пятидесяти с небольшим, рослый, с открытым лицом вошел в кабинет.
– Сударь! – с поклоном начал новоприбывший. – Простите, что, будучи вам незнаком, я с такой настойчивостью добивался у вас приема.
– Господин Бревер! – отвечал депутат, внимательно вглядываясь в лицо посетителя, словно по линиям его лица определял, как себя с ним держать. – Я не могу сказать, что вы мне незнакомы, ведь я знаю имена своих врагов – а вы из их числа, – как и своих друзей.
– Я действительно далек от того, чтобы испытывать к вам дружеские чувства, но и вашим недругом себя не считаю. Я категорически против вашей кандидатуры, и, вероятно, так будет всегда, не из-за вас лично, а из-за системы – губительной, на мой взгляд, – за которую вы ратуете. Если не считать этой вражды партий, сугубо политической, я отдаю должное вашему огромному таланту, сударь.
– Вы мне льстите, – с притворным смущением отозвался г-н Рапт.
– Я никогда никому не льщу, сударь, – сердито возразил пивовар, – как не люблю, чтобы льстили мне. Однако пора, я думаю, сообщить вам о цели моего визита.
– Прошу вас, господин Бревер.
– Сударь! Вчера я, к своему изумлению, прочел в своей газете – ведь «Конститюсьонель» не совсем правительственная газета – предвыборный циркуляр, с позволения сказать, кредо, подписанное вашим именем. Это в самом деле писали вы?
– А вы в этом сомневаетесь, сударь? – вскричал граф Рапт.
– Я буду в этом сомневаться до тех пор, сударь, пока не услышу подтверждения из ваших уст, – холодно вымолвил избиратель.
– Да, сударь, подтверждаю это вам, – сказал граф.
– Мне это кредо показалось патриотичным и отвечающим чаяниям либеральной партии, которую я представляю; оно соответствует убеждениям, ради которых я жил и умру; я был глубоко тронут, а мнение, которое до того сложилось у меня о вас, было поколеблено!
– Сударь!.. – скромничая, прервал его будущий депутат.
– Да, сударь, – продолжал настаивать избиратель, – я многое бы дал, чтобы после прочтения этих строк пожать руку того, кто их написал.
– Сударь! – снова перебил г-н Рапт, скромно опуская глаза. – Вы по-настоящему тронули меня! Симпатия такого человека, как вы, мне дороже, чем общественное признание.
– Однако я не решился бы на этот поступок, – продолжал пивовар, ничуть не смутившись неприкрытой лестью графа, – итак, я не пришел бы к вам, если бы мой старый друг Рено, бывший аптекарь из предместья Сен-Жак, не зашел ко мне после встречи с вами.
– Ваш друг Рено – настоящий гражданин! – с воодушевлением воскликнул граф.
– Да, он истинный гражданин, – подтвердил г-н Бревер. – Один из тех, что совершают революцию, но не извлекают из этого личной выгоды. Ваше доброе отношение к моему старому другу и подтолкнуло меня к тому, чтобы нанести вам этот визит.
Словом, я к вам пришел с одной целью: убедиться, что я могу со всем доверием отдать за вас свой голос и уговорить друзей последовать моему примеру.
– Выслушайте меня, господин Бревер, – сказал кандидат, внезапно сменив тон; он понял, что избрал неверный путь и что в разговоре с г-ном Бревером нужно скорее держать себя суровым воином, а не любезным придворным. – Я буду с вами откровенен!
Любой другой на месте г-на Бревера, услышав подобные слова из уст графа, заподозрил бы неладное и стал бы держаться настороже. Однако г-н Бревер, да простят нам эту фразу, принадлежащую, кажется, Ла Палиссу, был слишком прост, чтобы быть подозрительным. Именно те, кто более всего не доверяют правительствам, легче всего и попадаются на удочку тех, кто эти правительства представляет. Итак, пивовар стал слушать во все уши.
– Я не проситель, – продолжал граф. – Я не ищу ничьих голосов и не стану умолять вас проголосовать за меня, как, возможно, сделал бы мой противник, мнящий себя большим либералом, чем я. Нет, нет, я обращаюсь к общественному сознанию и ищу его признания. Я хочу, чтобы все отдавшие мне свой голос знали меня досконально. Человек, который должен представлять своих сограждан, обязан быть вне подозрений.
Доверие должно быть взаимным между избирателями и избираемыми. Я принимаю мандат только с этим условием. И я признаю за вами право в следующую нашу встречу спросить у меня отчет о том, как я вас представлял. Вы даже, может быть, сочтете, что я позволил себе некоторую вольность, однако меня к тому вынуждает искренность.
– Я нисколько на вас за это не сержусь, сударь, – возразил пивовар, – я от этого далек. Продолжайте, прошу вас.
В эту минуту вошел Батист с подносом, на котором стояли чашка бульона, пирожок, бокал и бутылка бордо. Лакей поставил все это на стол.
– Садитесь, дорогой господин Бревер! – пригласил кандидат, направляясь к столу.
– Не обращайте на меня внимания, прошу вас, – отвечал избиратель.
– Вы позволите мне пообедать? – спросил граф и сел.
– Ешьте, умоляю вас, сударь.
– Простите за то, как я вас принимаю, дорогой господин Бревер. Но я привык действовать без церемоний и испытываю настоящий ужас перед этикетом. Я обедаю когда могу, просто, без затей. Себя не переделаешь: у меня вкусы простые. Мой дед был пахарем, и я этим горжусь.
– Мой – тоже, – просто ответил пивовар. – Я пятнадцать лет помогал ему на ферме.
– Это лишний повод для симпатии, дорогой господин Бревер, и я этим горд! Ведь благодаря этому два человека лучше могут понять друг друга, если с ранних лет они познали нищету, бедность. Мой обед слишком скромен, чтобы я предлагал вам его разделить. Однако, если вы пожелаете принять…
– Тысячу раз вам благодарен, – смущенно перебил его пивовар. – Но неужели это весь ваш обед? – прибавил он удивленно и даже с некоторым испугом.
– Совершенно точно, дорогой господин Бревер! Да разве у нас есть время на еду? Разве люди, которые по-настоящему любят отечество, заботятся материальными интересами?
И потом, повторяю, я ненавижу роскошный обед по многим причинам, но одну из них, я уверен, вы оцените: у меня сердце кровью обливается при мысли, что за один обед, без всякой нужды, без смысла, из чистого хвастовства, из предрассудка, тратится сумма, на которую можно было бы накормить двадцать семейств.
– Вы правы, сударь! – перебил его взволнованный избиратель.