– Что же делать?
– Надо не спрашивать, а назвать его по имени.
– Не понимаю.
– Это потому, что светлой головой тебя не назовешь, дорогой друг. Ну, слушай внимательно. Я замечаю тебя в толпе, мне кажется, я тебя узнал, но сомневаюсь.
– И что тогда делать?
– Я подхожу к тебе с приветливым видом, вежливо снимаю шляпу и медовым голосом говорю: «Здравствуйте, дорогой господин Овсюг».
– Правильно. А я тебе не менее ласково отвечаю: «Вы ошибаетесь, уважаемый, меня зовут Счастливчик или Листоед».
Что ты на это скажешь?
– Ошибаешься, дружок, ты так не скажешь; не обижайся, но чтобы предвидеть такие неожиданности, надо иметь в голове мозги. Ты же, наоборот, выдашь себя, услышав свое имя, когда не хочешь быть узнанным. У тебя на лице будет написана растерянность, ты вздрогнешь – да, ты-то, Овсюг, обязательно вздрогнешь, ведь ты чертовски нервный. И заметь, будущий мой душеприказчик, что присутствующий здесь великан такой же впечатлительный, как колосс Родосский или другой колосс любого другого города. Достаточно к нему подойти и произнести со свойственной тебе слащавостью: «Здравствуйте, дорогой господин Жан Бычье Сердце!»
– Да, – кивнул Овсюг, – только боюсь, что наш плотник не вложит в свой ответ столько же вежливости, сколько я мог бы привнести в свой вопрос.
– Назовем вещи своими именами: ты боишься, как бы он не съездил тебе по уху.
– Называй чувство, которое я испытываю, страхом или осторожностью, все равно. Однако…
– Ты колеблешься…
– Признаться, да.
Вот о чем говорили трое приятелей, когда четвертый полицейский, такой же высокий, как Овсюг, только в три раза толще, присоединился к ним.
– Можно принять участие в вашей беседе, дорогие друзья?
– Жибасье! – в один голос воскликнули трое агентов.
– Тсс! – предупредил Жибасье. – На чем мы остановились?
– Вспоминали твое приключение на бульваре Инвалидов, – прошипел Карманьоль. – Мы говорили о человеке, который сдавил тебе горло так, что ты едва не испытал блаженство, непременное, как уверяют, во время повешения.
– Ах, этот.. – скрипнув зубами, процедил Жибасье. – Ну, попадись он мне!..
– Считай, что попался.
– То есть?
– Взгляни-ка! – продолжал Карманьоль, указывая Жибасье на человека, уже несколько минут являвшегося предметом их споров. – Это не он?
– Он! – взревел бывший каторжник, бросаясь к Жану Бычье Сердце. – Клянусь святым Жибасье, вы сейчас увидите, что это он.
Он выхватил из кармана пистолет.
Видя это, Карманьоль последовал за Жибасье, подав знак Овсюгу, чтобы тот не отставал. Овсюг махнул еще четырем полицейским следовать их примеру.
Жан Бычье Сердце только что приподнял тележку за ручки, когда Жибасье в сопровождении товарищей бросился к нему.
Каторжник направил оружие на плотника и открыл огонь.
Раздался выстрел, но пуля угодила в самую середину тележки, которая рухнула на Жибасье; его голова попала меж досок и застряла на плечах, а сам каторжник осел на землю. Он был похож на преступника в ошейнике, только вместо дубовой доски у него на шее теперь болталась такая тяжелая повозка, что аэролит с бульвара Инвалидов показался бы ему тряпичным мячом.
Это зрелище напугало Овсюга, ошеломило Карманьоля и поразило их третьего товарища. Все трое бросились врассыпную, предоставив Жибасье его судьбе.
Но Жан Бычье Сердце был не таким человеком, от которого можно было сбежать. Не беспокоясь о том из противников, что оказался пленником повозки, он перепрыгнул через оглобли и в несколько прыжков настиг одного из беглецов.
Им оказался Овсюг.
Плотник взял его за ноги и, как цепом, ударил Карманьоля.
Оба они потеряли сознание, и Жан Бычье Сердце оттащил и бросил их в тележку, не думая о том, какое беспокойство причиняет Жибасье. Затем он, как и собирался, заделал тележкой брешь в баррикаде, а полковник Рапт бросился со своими людьми на это укрепление, не подозревая, что имеет дело с однимединственным бунтовщиком.
Тем временем Жибасье бесновался под тележкой, словно Энкелад под горой Этной.
Это его и сгубило.
Жан Бычье Сердце подбежал к тележке, чтобы выяснить, почему она раскачивается. Он увидел голову Жибасье, высунувшуюся сквозь одну из дубовых стенок тележки.
Только теперь плотник узнал Жибасье.
– Ах, негодяй! Так это ты?! – вскричал он.
– Что значит «ты»? – отозвался каторжник.
– Воздыхатель Фифины!
– Клянусь вам, я не знаю, что вы имеете в виду! – запричитал Жибасье.
– Сейчас объясню! – взвыл Жан Бычье Сердце.
Позабыв о том, что происходит вокруг, он занес тяжелый кулак и с глухим грохотом опустил его на голову Жибасье В то же мгновение Жана Бычье Сердце тряхнуло и он оказался под лошадью.
Это граф Рапт брал баррикаду приступом.
Задние ноги его лошади застряли между деревянными балками и булыжником, передние же попали между оглоблями тележки.
Жану Бычье Сердце пришлось лишь немного поднатужиться, и он опрокинул лошадь, чувствовавшую себя неуверенно, так как почва уходила у нее из-под ног.
Он напрягся и выкрикнул:
– Стоять, полковник!
Плотник все делал на совесть: лошадь и всадник рухнули на мостовую или, точнее, на камни.
Жан Бычье Сердце собирался прыгнуть на полковника Рапта и, по всей вероятности, обошелся бы с ним так же, как с Жибасье, но тут всадники, ненамного отстававшие от полковника, появились с саблями наголо всего в нескольких метрах от баррикады.
– Сюда, сюда, старик! – послышался охрипший голос, и Жану показалось, что он его узнаёт.
Плотник почувствовал, что кто-то тянет его за полу куртки.
Он вскочил и бросился на дорогу, не обращая внимания на того, кто пытался его предупредить, и оставив позади себя неподвижные тела Карманьоля и Овсюга, являвшиеся частью баррикады, которую брала приступом кавалерия полковника Рапта.
Не вспомнил он и о Жибасье, застрявшем в тележке.
Он смутно понимал, зачем сам он оказался здесь в эту минуту.
Инстинкт самосохранения повелевал ему выйти на мостовую.
Там он снова услышал хриплый голос:
– Ближе к домам, прижимайтесь к стенам, иначе вы мертвец!
Он обернулся и узнал скомороха Фафиу.
Хороший совет, даже если его подал враг, остается хорошим советом. Однако Жан Бычье Сердце всегда руководствовался первым побуждением и не мог признать эту истину. Он видел в Фафиу лишь бывшего дружка мадемуазель Фифины, заставившего его пережить мучительные минуты ревности.