А было так. Парень как парень, на вид маменькин сыночек. Познакомились на танцульках, в ресторан сходили, в кинишко. Я сама собиралась с ним, так сказать, поближе познакомиться, но он поторопил события на мою и на свою голову.
Как-то объявляет он мне, что у него завтра день рождения: «Будут друзья, потанцуем. Приходи, пожалуйста!» Я согласилась и он мне записывает свой адрес, чтобы я сама приехала к назначенному часу.
Назавтра наряжаюсь я, покупаю в подарок торт и являюсь, как умная Маша с чистой шеей. Звоню. Открывает он мне в самом затрапезном виде, в тренировочном костюме. В квартире тихо, пусто, вечеринкой не пахнет и гостей не видать.
— Где же твои гости?
— Гости потом явятся. Пока вдвоем посидим.
Отдаю ему торт, прохожу в комнату. Квартира отдельная у него, из двух комнат, так что видно — не один живет. Беспорядок везде страшный, какие-то тряпки всюду валяются, туфли, все женское.
— Это кто тут у тебя дамским хламом разбрасывается?
— Жена сегодня утром в отпуск уехала.
— Ага, теперь понятно все. Жена утром на курорт укатила, а вечером ты уже приглашаешь меня на день рождения вдвоем? К чему столько дыма, мальчик? Я бы и так нашла, где и когда с тобой трахнуться.
Услышал он это и тут же полез ко мне с руками, а я его — по рукам.
— Не тяни грабли! Терпеть не могу ваши мужские хитрости. Неси-ка мое пальтишко. Отменяется твой день рождения до другого раза, когда поймешь, какую политику со мной вести надо.
Я и тогда не собиралась его полностью отшивать. По вкусу он мне пришелся. Красивенький такой мальчичек, на вид безобидный, губки бантиком, глазки как у куколки. Я всегда любила мужиков, из которых мужское не выпирает, чтобы даже внешне не было в них грубости и чтоб сексуальное из них наружу не лезло. Вот и этот с виду как раз такой был, безобидный. Только и вранья, прохиндейства всякого ради переспать я тоже терпеть не могу, а тут он меня разочаровал.
Направилась я к дверям, но он меня опередил, подскочил к двери, запер — и на меня. Я его оттолкнула:
— Ты что, силой?! Так я же тебя соплей перешибу!
— А это мы сейчас поглядим, — отвечает он мне и глаза у него становятся узкие, злые, как у рассерженного кота. И тут, девочки, начал он меня избивать приемчиками каратэ. Худой, с виду, а руки сильные, будто из железа. И этими приемчиками он загнал меня в угол, согнул так, что у меня дыхания крикнуть не хватало. Потом бросил на пол и начал ногами в ботинках. И все бил по груди и между ног. Тут уж я начала страшно кричать, звать на помощь. Я знала, что меня слышат: из-за стены от соседей доносилась музыка. Потом там врубили ее погромче, видно, чтобы моих криков не слышать. Поняла я, что от соседей помощь не придет. Тогда я исхитрилась сорвать туфлю с ноги и запустила ее в окно. Стекло разбилось, туфля улетела во двор. А оттуда стали слышны голоса стариков, игравших за столиком в домино: я мимо них проходила, видела. Там же какие-то старушки на лавочке сидели, сплетничали, меня с головы до ног оглядели, когда я по двору шла. Вот на них на всех я и рассчитывала. Кричу: «Спасите, убивают! Насилуют!» И услышала, как смолкли голоса во дворе, обрадовалась. Думаю, за милицией побежали или уж прямо сюда, в квартиру. Но так никто и не явился мне на помощь, и этот тихий мальчик-садист избил меня вконец, потом связал и насиловал, продолжая издеваться: щипал грудь до черных синяков, наматывал волосы прядями на пальцы и выдирал их. А еще схватил меня за горло обеими руками и сжимал его в такт.
Кончилось все тем, что он дал мне одеться, выдал старые туфли жены, — не идти же босиком, и вытолкал за дверь.
На другой день я утром едва подняла голову от подушки: лицо, голова, тело — все было как сплошной синяк. Позвонила я на работу и отпросилась на неделю в отпуск за свой счет. Наврала, что какая-то родственница где-то умирает, мне лететь туда надо. И сама подыхала вместо этой родственницы, заходясь от боли и от обиды в слезах.
Отлежалась я и пошла подавать в суд на этого мерзавца. Направили меня к следователю. Анохин была его фамилия. Так вот это Анохин заявил мне, что заведет дело, если есть свидетели. Я рассказала ему, как вели себя «свидетели» за стеной и во дворе. Он усмехнулся: «Обычное дело. Потому-то большая часть изнасилований остается без последствий, свидетели отказываются помогать следствию». Посоветовал он мне самой пойти в тот дом и поговорить с людьми: может, кто окажется посмелее?
Я так и сделала. Пошла туда и обошла всех соседей по лестнице, где жил этот фраер, встретилась с дворничихой, узнала у нее, где живут пенсионеры и бабки, которые обычно во дворе старые жопы просиживают, за жизнью жильцов наблюдают. Соседи все отказались: одни врали, что вообще ничего не слышали, другие, что слышали, но не видели, а потому свидетельствовать не могут. Третьи просто отказались со мной разговаривать: «Не наше дело!» Одна тетка возмутилась даже: «Да у нас в роду такого не было, чтобы кто-то свидетелем в суд пошел! У нас семья порядочная!» А в той квартире, откуда музыка громкая слышна была, генерал жил, прямо в форме мне дверь открыл и в квартиру пригласил. Рассказала я ему, кто я и зачем. Понадеялась я на него: этот воевал, не может быть, чтобы струсил! Но он выслушал меня и изрек: «Порядочные девушки не попадают в такие ситуации, где их могут изнасиловать. Мою дочь никто не насилует!» Вот эти его слова меня доканали, до того они мне обидными показались. После-то я и ему хорошо отомстила, заодно с тем мерзавцем, но про то в другой раз расскажу. В общем, поход мой кончился только одной пользой; дворничиха отдала мне мою туфельку, которую во дворе на другое утро после той ночи подобрала: «Дорогая туфля-то, я и подняла — вдруг кто спросит?»
Пришла я снова к следователю Анохину, рассказываю про мои успехи и прошу хоть экспертизу снять с побоев. А он говорит, что не станет этого делать: «Дать делу ход — останется нераскрытым и я получу выговор. Лучше уж не начинать». Поняла я, что и он мне не поможет, ушла ни с чем, вдвойне оплеванная. Хотела с собой покончить, а потом передумала, стерпела. Оно и к лучшему вышло.
— А как же ты ему отомстила? — спросили женщины.
— Хорошо отомстила, он и сейчас еще за тот «день рождения» расплачивается и еще впереди его кое-что ожидает, хотя уже не от меня. Это я, девочки, в другой раз расскажу. А сейчас тошно мне про то продолжать.
— Это хорошая мысль, — подхватила Валентина. — Мы все про беды наши женские говорим да обиды. А ведь мы, бабы, при случае и отомстить умеем, да еще и как! Давайте вот в один из оставшихся дней про то и расскажем.
На том и порешили, а обязанность рассказывать перешла к Галине.
рассказанная диссиденткой Галиной. В ней говорится о том, как она подверглась грубому насилию за чужие грехи
Беда моя произошла по моей собственной дурости, от недоверия к людям: нашла я себе врагов там, где должна была сразу найти друзей.