Бабы, что из ревности убили, те не с такими белыми глазами ходят, а будто только со светлой поволокой. Иногда только сбоку эту белизну и видать, али когда в злость впадает такая вот баба. И тоже каются они часто, а то и хорошее про убитых мужей и сожителей вспоминают. А вот те, что убили из мести, — те никогда не каются. Страшные они, я их сторонкой обходила. А особенно одну старушку. На зоне ее Кузнечиком звали, а работала она в кипятилке, по утрам и вечерам раздавала кипяток для чая. Была я одно время дневальной в моем бараке, по причине малого моего срока, так просто беда мне с этим Кузнечиком была. Надо кипятку на всех наносить, это ведер шесть-восемь, а я не могу у нее воду брать, ну хоть ты лопни! Приходилось за пачку махорки кого-нибудь из других бичей нанимать. А я ведь смолю, как паровоз, накладно мне это. Даже курить бросала, чтобы к старухе этой других посылать за махорку. И вот стало мне любопытно, да что же это за страх у меня передней такой? Поглядеть, так бояться-то вовсе нечего: маленькая она, как сучок, лицо с кулачок, лапки сухонькие, как у паучка — чего бояться-то? А боюсь до смерти. Глаз ее боюсь. Они у нее маленькие, цвета стеклышек от пивной бутылки, а вот белый этот свет из них прямо так и режет, так и режет по сердцу. Страшно!
И пристала я к нашим женщинам: «Расскажите, за что Кузнечик-то этот сидит?» Зэчки поначалу от меня отмахивались: «А, неохота и вспоминать!» Потом одна рассказала, а другие подтвердили.
Женился у нее сын, а невестка неугодная попалась. Жили в одной комнате, как ни крутись — разойтись некуда. Скандалили, лаялись. Старуха в одну-то ссору схватила ножик столовый со стола и на невестку кинулась. Та здоровая бабенка была, со смехом нож-то из рук у старухи вырвала и говорит: «Ну куда тебе на меня бросаться? Ты от натуги-то лопнешь, пока еще замахиваться будешь!» Тоже, вишь, злая была, нет чтобы миром утишить свекровь-то. Сын промеж них мечется, не знает уже, кто у них там прав, кто виноват. Хотела невестка за нож в милицию заявить, а муж уговорил пожалеть старую — мать ведь она ему.
Ну, оба молодые работали, а старуха с внучкой сидела. Пять лет уж девочке было, когда беда случилась. Дошла злоба у старухи до последнего предела, она девочку и убила, пока родители на работе были. Убила, кусок отрубила от ножки и сварила на нем суп из лапши. Приходят родители домой, а она им говорит, что девочка на улице гуляет, и сажает их за стол. А сама веселая… Кормит их обоих супом из собственной их дочери, подкладывает и приговаривает: «Ах и супчик я вам приготовила! За все хорошее вам супчик этот от меня!» Те удивляются, переглядываются: чего это, мол, старуха так веселится? А как доели, так она их и спрашивает: «По вкусу ли доченька любимая пришлась?» Те как поняли, что она такое с ними сотворила, так мать сразу умом тронулась, а отец ровно столько и продержался, сколько надо было, чтобы на лестницу выскочить, ко всем соседям по площадке позвонить и крикнуть, что у них в доме случилось. А там и он покатился без памяти, и так уж больше в разум и не вернулся. А старухе дали восемь лет всего. Наши бабы дивились: «А чего не расстреляли? Кому она такая нужна-то?»
Как-то на разводе считают нас и не досчитываются Кузнечика. Зэчек всех держат в строю, а охрана лагерь обшаривает, ищет. Мы все гадаем, да неужто она в побег ударилась? Нашли ее в той же кипятилке, где она работала. Висит на старом электрическом проводе: весу-то в ней всего ничего было. Как ни велика в ней злоба была, а совесть оказалась и ее сильней. Замучила.
А я думаю, что месть — она всего больней по тому бьет, кто ее в своем сердце копит. Говорят «Кто старое помянет — тому глаз вон». Может, оно вот про белые глаза и сказано? От ненависти да мести глаза и белеют.
— Трудно с тобой спорить, Зина, ты ведь нас по самому краю человеческого провела, — сказала Эмма. — А если смотреть не так глубоко, так ведь что может быть приятней, чем сделать хорошую пакость плохому человеку? И на это есть продолжение твоей пословицы: «Кто старое помянет, тому глаз вон, а кто забудет — тому оба».
Женщины с облегчением засмеялись: уж очень тяжела была история, рассказанная Зиной.
Тут наступила очередь рассказывать Наташе, и она начала:
— Не знаю, кто из вас прав. До побеления глаз у меня не доходило, а вот до потемнения — случалось. Так, бывает, разозлишься на кого-нибудь, что в глазах и в сердце темно. Не знаю, у кого как, а я от этого трудно отхожу. Иногда начну выдумывать наказания обидчику, и все мне кажется, что у меня фантазии не хватает, что все это меньше обиды выходит. — А потом обида пройдёт, и ужасаешься, насколько она была ничтожней придуманных планов мести. Хорошо, что выдумками все и кончается обычно, у меня по крайней мере. Но вот расскажу я вам про подружку мою, которая хорошо отомстила своему любовнику, при этом и рук не замарав.
рассказанная инженером Наташей о том, как некая женщина привела в состояние нервной депрессии оскорбившего ее любовника всего лишь с помощью телефона
Есть у меня подружка Зоя, а у той был любовник. Неудачная у них вышла любовь. То они сходились, то расходились. Зоя была постарше Олега и поумней, видно, это его и смущало. Время от времени они переставали встречаться, обычно, если Олег находил себе новую подружку. Но человек он был тяжелый, женщины его скоро бросали, и тогда он возвращался к Зое. Эта дурочка его прощала, и все начиналось сначала. Порой заходил вопрос о женитьбе, о ребенке, но на это у Олега была веская отговорка — квартиры нет. И вот начал он собирать на кооператив. Попросил Зою помочь, тоже собрать кое-что для него в долг, пообещал: «Будет у нас свой угол, где можно спокойно встречаться». Конечно, Зоя не столько об угле для встреч думала, сколько о том, что, получив жилье, Олег начнет, наконец, всерьез думать и о семье. Фактически-то она к нему как жена относилась: стирала ему, готовила, если болел — от постели не отходила. Любила она его очень. Потому он после всех своих приключений к ней и возвращался.
Прошел год, накопили они вместе на кооперативную квартиру. Переехал Олег, и началось устройство гнезда. Оба мечутся по городу в поисках мебели, оба ремонтом занимаются, собирают на первое время какие-то старые вещи у знакомых. Разница только в том, что Олег при этом думает, как он будет в своей уютной холостяцкой квартире девочек принимать, а Зоя о том, что она будет приходить к Олегу, как домой. Она уж согласна была не думать о женитьбе, лишь бы постоянство какое-то образовалось, подобие общего дома. Я над ней посмеивалась: захотелось Олегу цветов, так она даже из Ботанического сада отростки для него воровала и проращивала в горшочках. Вязать научилась и связала ему покрывало, скатерть и покрышки на кресла. Словом, таскала в это гнездышко то травинку, то пушинку. Жила она фактически у Олега, к своей матери раз в неделю заявлялась, только показаться. Та уже смотрела на их отношения, как на привычное и нормальное дело. Работала Зоя машинисткой, брала работу на дом, чтобы поскорее квартиру обставить, обуютить. Машинки пишущей у нее не было — на зарплату машинистки не разгонишься, но машинка была у Олега. Тот работал в редакции журнала. Вот они на одной машинке по очереди и стучали, выстукивали денежки то на холодильник, то на магнитофон. Машинка в этой истории тоже свою роль сыграла, хоть и незначительную.