На руку Менедема села муха, он ее смахнул. За деревьями закуковала кукушка.
— Без черепа грифона мне безразлично, пойдем мы в Афины или не пойдем, — продолжал Соклей. — Теперь для меня это самый обычный полис.
— Ты и впрямь все это так воспринимаешь? — спросил Менедем.
Его двоюродный брат кивнул. Он выглядел печальным, как человек, у которого умер ребенок. Только что умер.
— А не мог бы ты… — пытаясь его приободрить, начал Менедем, — ну не знаю… рассказать своим друзьям-философам о черепе грифона?
Он не знал, приободрил ли он Соклея, но понял, что позабавил того.
— Очень любезно с твоей стороны подумать о такой возможности, мой дорогой, но ничего не выйдет, — ответил Соклей. — Это было бы все равно как…
Он помедлил, раздумывая, потом ухмыльнулся и показал пальцем на Менедема.
— Все равно как если бы ты бахвалился какой-нибудь из своих женщин в месте, где никто ее не видел и никто не знал бы, говоришь ли ты правду.
— А ты разве никогда не слышал россказни моряков? — спросил Менедем. — Мужчины все время так поступают.
— Конечно поступают. Я этого и не отрицаю, — ответил Соклей. — Но дело в том, что в большинстве случаев те, кто слушает рассказчика, думают: «Боги, ну и лжец!» Если я не смогу предъявить череп людям из Лицея и Академии, почему они должны мне верить?
— Потому что они знают тебя, — предположил Менедем. — Если бы ты начал бахвалиться связью с женщиной, я бы поверил скорее тебе, чем большинству известных мне людей. Я все еще завидую тебе из-за той гетеры в Милете, а ты ведь даже не хвастался ею.
— Мужчины знают женщин. Они знают, что из себя представляют женщины. Во всяком случае, знают настолько, насколько могут надеяться узнать, — поправился Соклей, и Менедем рассмеялся, услышав столь запутанную фразу. — Но представь себе мужчин, которые до сей поры знали только мальчиков. Подумай-ка об этом.
— Мне больше нравятся женщины, — ответил Менедем. — Они и сами этим наслаждаются, а мальчики обычно нет.
— Да какая разница, — нетерпеливо проговорил Соклей. — Положим, мы бы знали только мальчиков, а некто начал бы говорить нам о женщине. Поверил бы ты этому человеку, если бы у него с собой не было женщины, чтобы доказать, что он не лжет?
Менедем поразмыслил.
— Нет, полагаю, я бы ему не поверил, — признал он.
— Вот видишь. В этом-то и заключается сложность — нельзя рассуждать о черепе грифона и не иметь возможности его показать.
Соклей испустил еще один вздох — как любовник, тоскующий о потерянной любви.
— И теперь все кончено, и тут уж ничего не попишешь. Давай лучше найдем Феагена, и пусть он очистит судно.
* * *
Родосцы нашли жреца, когда тот подрезал большое дерево в маленьком фруктовом саду рядом с храмом.
— Радуйся! — окликнул Менедем.
— Радуйся, — через плечо отозвался Феаген. — Подождите немножко, я сейчас освобожусь.
Лишенная коры ветка с шумом рухнула на землю. Феаген удовлетворенно крякнул, опустил пилу и повернулся к Менедему и Соклею. Жрец был невысок, ниже Менедема, но, когда двигался, под кожей его перекатывались упругие мускулы.
— Вот так-то будет лучше. А теперь — чем могу помочь? Вы с того судна, которое пришло прошлой ночью?
— Верно.
Менедем назвал себя и Соклея.
— Если ты слышал о нас, то, наверное, слышал и о том, что мы отбились от пиратов. У нас погиб один человек, а второй, похоже, вот-вот умрет от ран.
Феаген кивнул.
— Да. Я слышал об этом. Хотите, чтобы я очистил судно?
— Если можно, — сказал Менедем. — И нам бы хотелось принести здесь благодарственную жертву за то, что мы отбились от тех шлюхиных сынов.
Соклей вздрогнул, услышав это. Менедем не сомневался, что его двоюродный брат вздрогнет — Соклей ненавидел лишние траты. Но это нужно было сделать.
— Хорошо. — Жрец поколебался, потом сказал: — Ваш раненый… Если он умрет после того, как я закончу работу…
— Тогда тебе придется провести обряд снова, — ответил Соклей.
— Да, это я и имел в виду, — сказал Феаген. — Смерть есть смерть. И, что касается ритуала, не важно, как именно умер человек.
— Мы переложим его в лодку, — решил Менедем.
Так он поступил и с умирающим моряком после стычки с римской триерой в прошлом году.
— Очистить лодку тебе будет проще… А если по какой-то причине ты не сможешь прийти, что ж, тогда мы купим другую.
— Понимаю, — ответил Феаген. — Позволь мне взять чашу для очищений, а потом я пойду с вами в гавань.
Жрец ушел в храм, а когда он вернулся, Соклей вздрогнул.
— Интересно, давно ли эта чаша в храме? — шепнул он Менедему.
— О чем ты?.. А!
Менедем понял, что имеет в виду двоюродный брат. На чаше был изображен Посейдон — черный на красном фоне; на смену такой посуде давным-давно, еще во времена Пелопоннесских войн, пришла другая — с красными фигурами на черном фоне. Сколько таких чернофигурных чаш уцелело до наших дней?
— Они очень бережно с ней обращаются, — сказал Менедем.
— Надо полагать, — согласился Соклей.
Оба родосца и жрец зашагали к берегу моря.
Хорошенько рассмотрев «Афродиту», Феаген заметил:
— Ваша галера слишком массивна, чтобы из нее получилось хорошее пиратское судно, но теперь понятно, почему на первый взгляд вас можно принять за пиратов.
— Да, такое уже случалось, — подтвердил Менедем. — По-моему, Посейдон или кто-нибудь другой из богов должен очистить моря от пиратов.
— Я бы и сам этого хотел, — ответил Феаген. — Тогда мир стал бы лучше.
Менедем помахал гребцам, ожидавшим их возвращения, и моряки помогли ему, Соклею и Феагену подняться на «Афродиту».
Тело Доримаха, завернутое в окровавленную парусину, лежало на корме лодки. Еще по дороге к акатосу Феаген наполнил древнюю чашу морской водой, а теперь протянул ее Менедему, прежде чем взобраться на судно.
«Что он сделает, если я ее уроню?» — подумал Менедем. Но он не уронил чашу, а благополучно отдал ее обратно Феагену.
Жрец посмотрел на темные пятна на досках палубы «Афродиты».
— Вы выдержали тяжелый бой.
— Было бы еще тяжелей, если бы мы его проиграли, — отозвался Соклей.
— Конечно, — согласился Феаген.
Он прошелся туда-сюда по судну, разбрызгивая воду из чаши и негромко бормоча молитвы, а вернувшись на ют, заметил:
— Море освящает все, к чему ни прикасается.
— Полагаю, именно поэтому, когда в «Илиаде» Агамемнон принес в жертву кабана, извинившись в конце концов перед Ахиллесом, глашатай Талтибий швырнул тушу в море, — сказал Менедем.