— С тем же успехом ты можешь сделаться свиньей.

— Я не знаю, кто ты, но у тебя нет причин говорить со мной так.

Селянин не потянулся за копьем или мечом, но готов был отстаивать свое мнение, пусть даже не подкрепляя его оружием. Так, во всяком случае, показалось Арминию… Хотя ему трудно было представить себя на месте человека, которому пришлось иметь дело со свирепым, могучим с виду, прекрасно вооруженным незнакомцем вдвое моложе его. Самому Арминию не приходилось остерегаться тех, кто вдвое его моложе, они были еще детьми.

Не боялся он и отца бесстыжей девицы, в доказательство чего презрительно повернулся к нему спиной и, не произнеся положенного прощания, зашагал прочь. Если бы соотечественник счел себя оскорбленным и бросился на него, Арминий только обрадовался бы такому повороту событий. Однако он подозревал, что никто на него нападать не будет, — и оказался прав.

Арминия мутило от отвращения к этой деревне, к ее обитателям. Да, римляне действовали не только грубой силой, они в корне меняли образ жизни народов, которых покоряли. Он слышал об этом в Галлии, видел это в Паннонии, а теперь столкнулся с таким у себя на родине. Захватчики походили на горшечников, придававших мягкой глине нужную форму.

Больше того — часто они делали это ненамеренно. Так получалось просто из-за их присутствия здесь. Не окажись военный лагерь так близко от деревни, этот германец остался бы обычным малым. Может, из него никогда бы не вышло героя, вождя, выдающегося человека, но, во всяком случае, Арминию не хотелось бы его отбросить в сторону, словно собачье дерьмо с подошвы сапога. Разве стал бы этот германец гордиться тем, сколько заработала его дочь, на коленях ублажая чужеземцев. И разумеется, его бы совершенно не интересовало вино или, скажем, женские гребни для волос.

Возможно, римляне не осознавали, что все их роскошные безделушки, их излишества являются оружием, причем весьма действенным оружием, — но так оно и было. Вино и предметы роскоши подкупили многих вождей… Арминий сжал кулаки, вспомнив об отце Туснельды.

С помощью серебра (неважно, каким образом оно тебе досталось) можно было купить не только вождей, но и простых людей. И если римляне купят достаточно мужчин и женщин, если убедят их, что образ жизни в империи лучше, чем привычный образ жизни германцев, — что тогда? Тогда народ Германии превратится в римлян. Германцы станут налогоплательщиками, рабами — такими же рабами, какими были сами римляне.

Арминий покачал головой.

— Клянусь Туйстоном и Манном, этого не будет никогда! — дал он священный зарок.

Бог Туйстон был отпрыском самой Земли. От Манна, его сына, происходили три ветви германского народа. Правда, некоторые считали, что сыновей у Манна было больше и что пошедшие от них племена германцев носят их имена. Может, так и есть — разве теперь узнаешь истину? Но Арминий всегда предпочитал более простые ответы.

И то, чего он желал для родной Германии, тоже было простым. Он хотел, чтобы его народ оставался таким же свободным, каким был всегда. Он хотел прогнать римлян за Рейн. Он с радостью погнал бы их и дальше, но вряд ли бесхребетные галлы придут ему на помощь.

А встречи с отребьем вроде этого бесстыдного сводника заставляли Арминия задуматься о том, поддержат ли его соотечественники.

IX

Квинтилий Вар выехал из Минденума с мыслью о том, что, раз он значительное лицо, все должны замечать это с первого взгляда. Не будучи человеком военного склада, он предпочитал тогу пурпурному плащу и нагруднику с чеканным рельефом, однако всякий раз облачался в доспехи военачальника, если того требовали обстоятельства.

— Ты выглядишь… величественно, господин, — пробормотал Аристокл, затягивая пряжки ремней панциря.

Не хотел ли раб на самом деле сказать «смехотворно»? Если и хотел, то ни за что не сознается, а раз так, лучше вообще не затрагивать этого вопроса.

— Я хочу произвести впечатление на варваров, — промолвил Вар вместо того, чтобы уличить грека в непочтительности. — Раз я здешний наместник, я должен зримо воплощать силу Рима — так, чтобы германцы отбросили все помыслы о сопротивлении.

— Да уж, господин, — сказал Аристокл.

То ли он согласился, то ли это значило: господин, ты, должно быть, шутишь!

Опершись ногой об услужливо подставленные ладони, Вар взобрался в седло. Конечно, он предпочел бы носилки, но не хотел позориться перед германцами. Он знал, что, по их мнению, одни люди не должны носить других; в глазах Вара это было еще одним доказательством дикости местных жителей. И все же ему приходилось считаться с местными обычаями и предрассудками, даже раздражающими, иначе он не произвел бы на германцев впечатления. Впрочем, верхом он ездил вполне сносно.

Рядом с Варом ехал Вала Нумоний во главе отряда флегматичных кавалеристов. Разумеется, если бы германцы собрались большой шайкой, они смогли бы одолеть этот эскорт, но ценой большой крови. И еще больше крови пролилось бы потом. Варвары понимали, что нападение на наместника повлечет за собой чудовищное, невообразимое отмщение, и воздерживались от подобных действий. Это позволяло Вару чувствовать себя почти в безопасности.

Кроме того, деревня, куда он направлялся, считалась дружески настроенной. Ему докладывали, что тамошние жители проводят сборища, на которых обсуждают свои дела, — ну прямо как поселяне в Италии. Однако за свою долгую и успешную чиновничью карьеру Вар твердо усвоил: начальник, слепо полагающийся на донесения, не удосуживающийся лично их проверять, рискует рано или поздно нарваться на неприятные сюрпризы. Причем скорее рано, чем поздно.

— Мы еще сделаем из них римских подданных, — обратился Вар к Вале Нумонию.

— Да пожелают боги, чтобы так и было, — ответил начальник конницы. — Но даже если мы построим на месте нашего лагеря новый Рим, я все равно без сожаления расстанусь с этой жалкой страной. Ни оливкового масла, ни вина — и чересчур много проклятых германцев.

— Прекрасно тебя понимаю, — вздохнул Вар. — Но все же Август послал меня сюда, чтобы я добился успеха, а не потерпел наудачу, значит, я добьюсь успеха. В этом году мы соберем еще больше налогов, вот увидишь. Причем большую их часть — серебром. Если мы приучим германцев к мысли, что платить необходимо, полдела уже будет сделано. Как только они привыкнут и перестанут всякий раз хвататься за копья при виде сборщика налогов, мы уже будем на пути к триумфу…

Поняв, что переборщил, Вар торопливо поправился:

— На пути к победе.

— Я понял, командир, — заверил Нумоний.

С тех пор как Август стал верховным и практически единоличным правителем Рима, полководцы не могли рассчитывать на настоящий триумф — торжественное шествие через ликующий город в окружении своих войск, с пленными и трофеями. Теперь считалось, что все совершается во имя и от имени Августа. Пожелать собственного триумфа было почти все равно что сознаться — ты метишь на место императора.