Был случай, какой-то раб попытался убить Ланиуса. Конечно, им двигал не обычный приступ животной агрессии. Это был Низвергнутый, действующий через раба, управляющий им, как кукловод своей марионеткой. С того дня Ланиус стал воспринимать рабов иначе. Они уже не поражали его воображение тем, что были полулюдьми и одновременно – полуживотными. Вместо этого он видел в них орудия Низвергнутого: такое огромное количество молотков, пил и ножей (о да, ножей!), которые можно всегда пустить в дело, когда у изгнанного бога появляется в этом необходимость.
Но разве орудия сами по себе интересны?
С тех пор как рабы попытались убить его и Эстрилду, король стал уделять им гораздо меньше внимания, время от времени убеждаясь, что те, кто еще находился во дворце, не смогут выбраться и попытаться сделать что-нибудь подобное. Он не мог понять, что за внезапный прилив любопытства привел его в комнату, расположенную над темницей, в которой они были заперты. И теперь он взглядом искал небольшое смотровое окно.
Так или иначе, Ланиус приступил к наблюдению. Едва он сдвинул изразец, закрывавший окошко, как в ужасе отшатнулся назад. Густой, тяжелый смрад проник в его ноздри. Что и говорить, рабы не заботились о чистоте.
Они вообще ни о чем не заботились. Двое растянулись на матрасах на полу. Третий оторвал кусок от буханки и запихнул его в рот грязными руками, затем набрал чашку воды из ведра и запил ею хлеб. Очевидно, вода долго не задерживалась в его организме: он пошел в угол комнаты и там облегчился. Рабы имели привычку поступать именно так. В комнате имелись ночные горшки, но они редко пользовались ими. Все это, а также запах давно не мытых тел – рабы часто отказывались мыться, – не могло не способствовать появлению жутчайшей вони, от которой у наблюдавшего за ними Ланиуса едва не слезились глаза.
Раб начал было укладываться на пол к своим товарищам, но внезапно остановился. Вместо того чтобы лечь, он уставился вверх. Неужели его внимание привлекло смотровое окошко? Ланиус не думал, что мог себя обнаружить случайным шумом. Рабы, казалось, были в состоянии ощущать на себе чьи-то взгляды. А может быть, рабы здесь были ни при чем. Что, если это был Низвергнутый, смотрящий через них?
Это чувство всегда наполняло Ланиуса, когда ему приходилось выдерживать взгляд раба. Что касается этого... Промелькнуло ли что-то в его глазах? Выражение лица было таким же пустым, как всегда, – и поэтому он ничем не отличался от любого другого получеловека, работавшего сейчас на маленьком кусочке земли южнее реки Стуры. Итак, взгляд... Король нервно встряхнул головой. Он очень напоминал взгляд зверя, и не просто зверя – хищника, уставившегося на выбранную им жертву.
«Чепуха», – сказал Ланиус самому себе. «Это всего-навсего раб, без мозгов в голове». Он попытался заставить себя поверить в это. И не смог.
Спустя пару минут раб отвернулся.
Ланиус тоже отвернулся с чувством облегчения и закрыл смотровое окошко. Он потер нос, как будто это могло освободить его от смрада темницы, словно отпечатавшегося у него в мозгу.
И все же младший король продолжал приходить сюда, чтобы наблюдать за ними. Он не мог узнать о них ничего такого, что способствовало бы лечению – если, конечно, какой-нибудь колдун и в самом деле мог вылечить их. Но Ланиус все равно оставался заинтригованным. Он не мог не размышлять над тем, что происходило в головах рабов. Логика и наблюдения свидетельствовали о том, что там почти ничего не происходит, но он не был уверен. Когда дело касалось волшебства, были ли логика и наблюдения правильными инструментами для использования?
Но где они, правильные инструменты? И что они должны собой представлять? Да, Ланиус, как обычно, мог предложить любое количество хороших вопросов. Найти хорошие ответы на них было труднее. Возможно, надежда на хорошие ответы заставляла его снова опускаться на колени перед смотровым окошком.
Вскоре после того, как эта мысль пришла ему в голову, он встретил в коридоре Лимозу. Она вежливо кивнула, проходя мимо, – жена шурина думала, что он мог бы приложить больше усилий, чем было сделано, и вытащить ее отца из Лабиринта. Он кивнул в ответ, хотя это потребовало усилий. У него было множество вопросов по поводу ее и Орталиса, на которые не имелось ответов, независимо от того, хотел он их знать или нет.
«Что тебе нужно, так это смотровое окошко под потолком их спальни, – подумал он. – Тогда ты бы узнал все, что считал нужным».
Ланиус встряхнул головой. То, что он хотел узнать, его вовсе не касалось. Тем не менее понимание этого вовсе не удерживало младшего короля от желания выяснить подробности. Сосия наверняка рассердилась бы на него: ее муж намеревается подглядывать в чужие спальни. Но разве ей не было свойственно любопытство даже в большей степени, чем ему?
«Нет, – твердо сказал он себе. – Иногда любопытство не нужно удовлетворять». Ланиус пытался убедить себя в этом любым способом.
Перед ним несла свои волны Стура. Много лет Грас путешествовал вверх и вниз по этой реке на галере. Теперь он приблизился к ней верхом на лошади.
Кислый запах старого дыма наполнил его ноздри – это значило, что здешней долине люди принца Улаша нанесли наибольший ущерб. Мрачно-печальное зрелище одновременно разозлило и повергло короля в уныние.
– Что я должен сделать в первую очередь? – требовательно спросил он у Гирундо.
– Изгнание ментеше за реку будет хорошим началом, ваше величество, – ответил генерал.
Гирундо улыбнулся: он слегка подтрунивал над старым приятелем-королем. Пока аворнийцы очередной раз не выгонят ментеше на юг за Стуру, у Граса совершенно не будет шансов навести порядок.
– Мы можем сделать это, – теперь генерал говорил серьезным тоном. – Кочевники не хотят сражаться с нами лицом к лицу. Как бы они ни пытались, поражение неизбежно, и они знают это.
– Им не нужно сражаться лицом к лицу, – мрачно возразил Грас. – Все, что им надо, это продолжать ездить по округе и поджигать все, что попадается на глаза. Разорять округу для них такая же победа, как выигрывать бой, – он махнул рукой в сторону того, что когда-то было виноградником. – Никто не станет выращивать здесь виноград в течение многих лет. Нет винограда, нет вина, нет изюма. То же самое с оливковыми рощами. Сруби деревья и сожги их, и пройдут годы, прежде чем ты снова получишь оливки и оливковое масло. Что делать людям?
– Я тебе скажу, что им делать, – ответил Гирундо. – Обходиться без этого.
Это была еще одна шутка, в которой содержалось слишком много правды. Люди действительно не могли обойтись без вина, изюма, винограда и оливкового масла. Здесь, на юге, эти вещи были почти так же важны, как пшеница и ячмень, – а ведь зерновые поля тоже были уничтожены.
– А что произойдет, если ментеше следующей весной снова перейдут Стуру? – настаивал Грас.
– Мы ударим по ним раньше, чем они успеют нанести здесь серьезный урон, – рассудительно ответил Гирундо.
– А у нас это получится? Не предпочел бы ты лучше отправиться в Черногорию и закончить то, что мы пытаемся сделать уже в течение нескольких лет? А что насчет черногорских пиратов? Что, если они опять ударят по нашему восточному побережью следующей весной, в то время как ментеше будут переправляться через Стуру?