На миг он запнулся… как же там было в первой строке? – и запел снова. Получалось хуже, чем у заключенного, но слов Гаривальд не путал и мелодию не увечил. Аннора слушала молча, пошевеливая губами, – запоминала слова.
– Славная песня, – промолвила Аннора, когда он закончил, и добавила задумчиво: – Неплохая то есть… странная только. Об заклад бьюсь, из Котбуса прилетела.
– Еще бы, – согласился Гаривальд. – Если бы мы не поженились отчего-то, я бы по сию пору в бобылях ходил да горевал изрядно. А этот парень из песни? «Новая лодка в порту, Новый кусок во рту…» – напел он и покачал головой. – Нехорошо так порядочным людям думать.
Аннора кивнула.
– И так слишком много мужиков за чужими женами бегают.
Гаривальд мог припомнить лишь пару таких случаев с той поры, когда то, что происходит между мужчиной и женщиной, начало его интересовать. Возможно, для Анноры и этого было слишком много. А еще он мог бы припомнить несколько жен, бегавших за чужими мужьями. Однако если бы он сейчас напомнил о них, Аннора непременно нашла бы доводы в защиту грешниц – а раз так, Гаривальд не стал утруждаться. Супруги находили достаточно поводов повздорить и без того, чтобы искать их нарочно.
– Слова хоть и особливые, а песня душевная, – промолвил он.
– И мне нравится. – Аннора принялась напевать. Голос у нее был высокий и звонкий, намного чище и ясней, чем у Гаривальда. На втором куплете она запнулась и поцокала языком. – Слова и правда скверные. Положил бы кто на ту же музыку другие.
– А кто? – поинтересовался Гаривальд – хороший вопрос, потому что никто в Зоссене до сих пор не проявлял поэтических талантов. – Может, Ваддо?
Он дурашливо закатил глаза.
– О да, у него отменно выйдет. – Аннора тоже закатила глаза.
– Новый большой чердак, – напел Гаривальд на мелодию новой песни, – строил себе дурак…
Они с Аннорой рассмеялись. Потом жена задумчиво глянула на него:
– Знаешь, а неплохо вышло. Может, тебе настоящую песню сочинить, а не пару строчек в пику Ваддо?
– Я ж не сумею! – воскликнул Гаривальд.
– Почему? – поинтересовалась Аннора. – Начал ты славно.
– Да я не из тех, кто песни сочиняет, – пробормотал Гаривальд. – Песни-то сочиняют…
Крестьянин запнулся. Он понятия не имел, кто на самом деле сочиняет песни. Порой в деревню забредали бродячие скоморохи. Твердо о них можно было сказать одно: все они были изрядные пьяницы. Однажды – еще до рождения Гаривальда – с бродячим скоморохом убежала одна из деревенских девиц. Сплетни об этом ходили по сю пору, и девица с каждым годом становилась все моложе и прелестней.
– Ну, если не хочешь…
Пожав плечами, Аннора снова взялась месить тесто. За работой она напевала новую песенку.
А Гаривальд застыл посреди дома, потирая подбородок. В голове у него теснились слова. Частью – слова песни. С первым куплетом все было в порядке; всякий может потерять девушку, которую уже полагал своей навеки. Но вот то, что парень из песни думал после этого, что делал затем, что переживал… может, с каким-нибудь городским щеголем из Котбуса такое и могло выйти, но только не с крестьянином из Зоссена или любой другой деревни.
На ум Гаривальду пришла новая строка, потом рифма к ней. Пришлось подбирать к рифме остаток фразы, чтобы та не висела в воздухе. Крестьянин пожалел, что не умеет ни писать, ни читать. Было бы удобнее переносить слова на бумагу, чтобы не вылетали из головы. Ваддо умел писать, и еще несколько человек в деревне, а вот у Гаривальда на грамоту времени никогда не хватало.
Зато память у него была отменная – отчасти потому, что грамотой ее не захламляли, хотя этого Гаривальд осознать не мог. Он продолжал играть со словами – большую часть отбрасывал, иные ставил по местам. Проснулась малышка Лейба, но Гаривальд едва заметил, как Аннора вытащила дочку из люльки: он подбирал рифму к слову «урожая».
– Послушай! – выпалил он полчаса спустя.
Аннора снова выглянула из кухни и замерла в ожидании, склонив голову к плечу. Гаривальд отвернулся, застыдившись вдруг, – но в тот же самый миг запел как мог.
Только добравшись до последней строки, он осмелился обернуться, пытаясь понять, что выражает лицо Анноры. Удивление и… она плачет? Он пытался сочинить грустную песню – песня должна брать за душу – но… чтобы Аннора расплакалась?
– Замечательно, – всхлипнула она. – Просто чудо.
Гаривальд в изумлении уставился на нее. Ему и в голову не приходило, что он способен на такое. Наверное, так мог чувствовать себя молодой стриж, впервые выбравшись из гнезда и расправив крылья.
– Силы горние, – прошептал Гаривальд. – Я умею летать.
Бембо поднял тонконогий бокал.
– За вас, красавица, – промолвил он, лучезарно улыбаясь сидящей напротив Саффе.
Художница подняла бокал в ответ.
– За твою умную мысль и за премию, которой капитан Сассо тебя наградил.
Поскольку часть премии пошла на то, чтобы вывести Саффу в ресторацию, Бембо с удовольствием за это выпил. Жандарм надеялся только, что премия – не единственная из причин, по которой художница позволила наконец угостить ее ужином. Если же она была настолько меркантильна… сейчас об этом лучше не думать. Он отпил еще глоток вина – лучшего, чем позволял себе обычно.
– Да, растем помаленьку, – согласился он.
В глазах Саффы промелькнул опасный огонек. Впрочем, какое бы ядро она ни закляла про себя, швырять его жандарму на голову художница пока не стала.
– Может быть, – отозвалась она после секундной заминки. – Ты не стал лапать меня в ту же минуту, как я переступила порог квартиры. Большое достижение.
– Откуда тебе знать? – возмутился Бембо, с видом оскорбленного достоинства прижимая ладонь к израненому сердцу. – Ты никогда прежде не позволяла встретить тебя у дверей.
– Я смахиваю на такую дуру? – поинтересовалась Саффа, заставив Бембо изобразить еще одну пантомиму.
Когда художница смеялась, обнажались ровные, белые, очень острые зубки. Жандарм призадумался: пошла она на свидание в надежде хорошо провести время (будь то в стоячем положении или лежачем) или же намеревалась запустить в размякшего поклонника коготки? В последнем случае Саффа тоже хорошо проведет время, а вот Бембо вряд ли понравится.
– Приятно видеть ночной город снова в огнях, – заметил он, чтобы отвлечься.
– Правда, – согласилась Саффа. – Мы слишком далеко на север от побережья, чтобы лагоанские драконы смогли долететь сюда, а остальных врагов мы разбили. – В голосе ее звучала гордость. Художница глянула на Бембо с большей теплотой, чем ему привычно было видеть. – И ты тоже помог стране – заметив этим проклятых кауниан с крашеными волосами.
Прежде чем Бембо успел во всех подробностях рассказать, какой он бдительный и мудрый, официант принес ужин – возможно, оно было и к лучшему. Саффа заказала форель, Бембо – утиные грудки в винном соусе. Обычно он питался не столь роскошно – не мог себе позволить. Но раз уж он разрешил себе пороскошествовать, этим следовало воспользоваться. За ужином они с Саффой приговорили еще бутылку вина.