— Теперь можешь звать своих легашей, старый придурок.
Он повернулся и исчез там, откуда тянуло сырым и холодным ночным сквозняком и запахом голубиного помета.
Забираясь на чердак, убийца услышал, как далеко внизу, на первом этаже, негромко хлопнула дверь подъезда. Некоторое время он колебался, но в конце концов решил, что на сегодня с него хватит: у милиционера наверняка имелся пистолет, а ненависть молчала — она была сыта.
* * *
Шинкарев чиркнул спичкой и прикурил, сосредоточенно скосив глаза на огонек. За спиной по жестяному карнизу окна монотонно барабанил дождь. На кухне царил полумрак — осенние рассветы ленивы, особенно когда небо затянуто тучами, — но Сергей Дмитриевич не торопился зажигать свет. Сидеть в полутьме у себя на кухне и неторопливо курить, пуская дым в потолок, было невыразимо приятно. В последний раз он сидел так больше десяти лет назад, и вот теперь снова…
Сергей Дмитриевич курил, не скрываясь и не боясь упреков жены. Он был достаточно умен для того, чтобы понимать: время его удовольствий на исходе. Неважно, сколько еще это протянется: день, месяц или год. Вечно так продолжаться не может, рано или поздно его поймают. Смертная казнь в России как будто отменена, но то, что будет потом, жизнью тоже не назовешь.
Теперь он ни о чем не жалел. Бесполезно переживать по поводу того, что ты не можешь изменить. Совесть его тоже не мучила: как можно терзаться угрызениями совести из-за того, чего ты не помнишь? Не забыл, не вычеркнул из памяти, а просто не помнишь. И никогда не помнил, потому что не видел. Видел тот, другой…
На минуту ему даже стало жаль, что он ничего не помнит. Тот, другой, наверняка получал удовольствие от своих ночных похождений. Он развлекался, а расплачиваться придется Сергею Дмитриевичу. Немножко несправедливо, а? И вообще, подумал Шинкарев, какие у меня удовольствия? Вот вчера, к примеру. Что я, многого хотел? Всего-то навсего собрался переспать с законной женой. И жена, что характерно, хотела того же… А что в итоге? «Извини, Шинкарев, у меня началось.» С чего бы это? Кончилось полторы недели назад, и вдруг на тебе — началось… И спать легла в этой своей бронебойной ночнушке, а не в его любимой, полупрозрачной…
Старенькие ходики на стене торопили: время не ждет. Жалко тратить оставшиеся дни на то, чтобы получать втыки от начальства и самому давать втыки подчиненным, но просто так работу не бросишь. И потом, день там или год, но жить на что-то все равно надо. Вот эти самые сигареты тоже бесплатно не раздают.
Впервые за много лет он проснулся раньше жены и даже раньше, чем зазвенел будильник. Виновато было, конечно, выпитое на ночь пиво — похоже, сегодня ночью он никуда не выходил, а если выходил, то не удосужился облегчиться где-нибудь на улице. А правда, подумал он, выходил я или не выходил?
Он потушил сигарету и заглянул в спальню. Жена спала, разбросав по подушке волосы. Косынка, которой она с вечера стянула себе лоб, жалуясь на головную боль, совсем сползла на лицо. Шинкарев не стал поправлять — пусть спит. Рядом с ней на тумбочке кверху переплетом лежала раскрытая книга. Читала допоздна, решил Сергей Дмитриевич, осторожно прикрывая дверь.
Стоя посреди прихожей, он огляделся, решая, с чего начать. Привычным движением нащупав в стенном шкафу свою куртку, он убедился, что она сухая.
Это еще ни о чем не говорило — ночью дождя могло и не быть. Пошарив в карманах, Сергей Дмитриевич не обнаружил там ничего заслуживающего внимания.
Все говорило за то, что двойник взял отгул, но Шинкарев уже привык рассчитывать на самое худшее. Что-то нашептывало, что ночью с ним произошла масса интересных событий. «Может быть, память понемногу возвращается? — с неожиданным для себя сарказмом подумал Сергей Дмитриевич. — Вот будет номер…
Вспомнить все, что я натворил за это время будет, пожалуй, пострашнее, чем посмотреть фильм ужасов. Ну и что? Чего ты ноешь, Шинкарев? Не ты ли хотел острых ощущений?»
Было еще одно местечко, куда стоило заглянуть.
Сергей Дмитриевич открыл соседний шкаф, в котором хранил инструменты, баночки с гвоздями и шурупами, шнуры с вилками от давно вышедших из строя электроприборов и прочую дребедень, которой всегда навалом у любого хозяина. На верхних полках этого шкафа стояли банки со всякими соленьями, вареньями и маринадами, которые Алла Петровна каждый год закатывала десятками. Основные припасы хранились в подвале, а здесь была лишь малая часть, подлежавшая употреблению в ближайшее время.
То, что он искал, было здесь. Свернутая в тугой ком офицерская плащ-накидка, о существовании которой Шинкарев давным-давно забыл, лежала поверх ящика с инструментами. Она была свернута подкладкой наружу, так что было непонятно, сухая она или мокрая. Сергей Дмитриевич прикоснулся пальцами к клетчатой клеенке подкладки. Нет, так ничего не поймешь…
Ему вдруг снова сделалось страшно. Сколько ни притворяйся этаким суперменом, которому море по колено, себя-то не обманешь. Сергей Дмитриевич боялся, боялся до судорог, и именно поэтому взялся за торчащий край накидки и потянул на себя.
Накидка развернулась, и Сергей Дмитриевич едва успел подхватить вывалившийся из нее топор. Это был маленький, очень удобный топорик с прикладистым, красиво изогнутым и любовно отполированным топорищем. Сейчас он был сплошь покрыт густыми красными пятнами, еще не успевшими просохнуть, лезвие было зазубрено, словно им рубили гвозди, и кое-где на него налипли короткие седые волоски.
«Ха, гвозди! Кости им рубили, а не гвозди», — подумал Шинкарев. Он даже забыл, что боится чужой крови.
Тело утратило всякую чувствительность, взгляд расфокусировался, на губах выступила слюна. Он не мог пошевелить даже пальцем, и только под черепом шла лихорадочная суетливая возня. Мысли толкались, налезали друг на друга, а потом вдруг разбегались в стороны, как капли воды по раскаленной сковороде.
«Да, ночка у меня была еще та. А ведь не видать мне ни тюрьмы, ни сумасшедшего дома, — понял он вдруг. — Менты меня просто пристрелят, как бешеного пса, а в отчете напишут, что я оказал сопротивление при аресте. Поделом, не спорю, но от этого не легче. Хотя, чем так жить…»
Он снова, в который уже раз, подумал о самоубийстве, но только вскользь, отлично понимая, что у него никогда не хватит мужества на последний шаг. Он знал, почему люди порой кончают с собой, но никак не мог взять в толк, как они это делают. Как можно спрыгнуть с двенадцатого этажа или пустить пулю в лоб? Как можно сидеть в теплой ванне и пилить вены, точно зная, что после этого обязательно умрешь? Ну, скажите на милость, КАК? Пусть уж лучше это сделают другие.
И лучше, если произойдет это ночью, когда власть над телом берет полоумный двойник. Вот его пусть и убивают выстрелом в затылок, а он, Сергей Дмитриевич, просто ляжет вечером спать и не проснется. То-то жена удивится… Или не удивится?
Ладно, решил он, приходя в себя. Что будет, то будет, а торопить собственный конец ни к чему. Ну, что тут у нас?