Илларион строго посмотрел на милиционера.
— Я сказал, уху, — повторил он. — Бросьте ваши ментовские штучки, гражданин начальник. Ваш Гранкин сорвал мне рыбалку, я должен наверстать упущенное.
А вам не мешает слегка проветрить ваши начальственные мозги.
— Ну-у, не знаю, — протянул Мещеряков, моментально принимая самый озабоченный вид. — Вообще-то, работы невпроворот…
— Поехали, полковник, — повернулся Илларион к Сорокину. — А этот хмырь пускай дальше сидит в своем кабинете и играет сам с собой в крестики-нолики.
Я такое место нашел!
— Место? — глубокомысленно переспросил Сорокин, энергично жуя. — Один раз ты уже нашел место.
Два дня жмуриков со дна вытаскивали. А, плевать, поехали! Что я жмуриков не видел?
— Никаких жмуриков, — пообещал Илларион. — Готовь удочки.
— А я? — спросил Мещеряков.
— А ты работай. У тебя работы невпроворот.
— Свинья ты, Забродов. Кто твой самый старый друг — я или этот мент? Кто хотел на тюрьму парашютный десант выбросить?
— Хорошо, что не морской, — заметил Сорокин и фыркнул, найдя эту идею очень забавной.
— Да, полковники, — медленно сказал Илларион, обводя обоих взглядом, а вы уже того… Может быть, хватит?
— Ничего подобного, — сказал Мещеряков. — Кто хотел напиться, как зюзя? Вот и давай, а то — «хватит»…
Прошел еще час, прежде чем полковники, наконец, засобирались по домам. Оба были непривычно пьяны, да и сам Илларион чувствовал, что давно уже не был в таком состоянии, как сейчас. Когда Мещеряков и Сорокин, кое-как попав руками в рукава, принялись выяснять, где чья шляпа, раздался звонок в дверь.
Илларион сделал удивленное лицо и открыл дверь, благо стоял рядом с ней. Хмель мгновенно улетучился, потому что на пороге стояла Алла Петровна Шинкарева.
— Здравствуйте, — негромко сказала она, нервно тиская прижатый к груди томик Честертона. — Простите, я, кажется, не вовремя… С возвращением вас. Здравствуйте, — повторила она, увидев Сорокина.
Сорокин в ответ неловко поклонился, тоже трезвея буквально на глазах. Илларион со стыдом подумал, что от них троих наверняка с чудовищной силой разит спиртным, и посторонился.
— Входите. Здравствуйте…
— Так, — оживился Мещеряков, никогда не видевший ни Шинкарева, ни его жену, и потому не уловивший драматизма ситуации, — так-так-так… Вот, значит, как, Забродов? Так, да? Иметь таких знакомых и скрывать их от друзей? Разрешите представиться…
— Андрей, — негромко сказал Сорокин, — кажется, ты забыл на столе сигареты.
— Надо забрать, — нахмурился Мещеряков, — а то здесь полон дом маньяков…
Алла Петровна вздрогнула, как от удара хлыстом.
— Я буквально на секунду, — торопливо сказала она. — Вернуть книгу. Вот…
— Спасибо, — сказал Илларион. — Не обращайте на нас внимания. Три пьяных солдафона… Я… Поверьте, мне очень жаль.
— Мне тоже. Я хотела…
Она оглянулась на стоявшего в углу под вешалкой Сорокина.
— Не обращайте на нас внимания, — сказал полковник. — Мы уже уходим. И потом, мы пьяны так, что наутро ничего не вспомним. И… мне тоже жаль. Мещеряков! — громко окликнул он, заглядывая в комнату, — Где ты там?
— Сигареты ищу, — раздался в ответ раздраженный голос Мещерякова.
— В кармане посмотри.
— Точно, в кармане… Вот спасибо!
— Не за что. Пошли скорее.
В прихожей образовалась короткая неловкая сумятица, но в конце концов Сорокин вытащил упирающегося Мещерякова за дверь, попрощался с Илларионом и Аллой Петровной, и стало слышно, как полковники шумно спускаются по лестнице.
Он повернулся к Шинкаревой. Выглядела Алла Петровна именно так, как должна выглядеть женщина, у которой несколько часов назад арестовали мужа, и не просто арестовали, а по подозрению в том, что он — маньяк-убийца. Глаза были сухими, но белки казались розоватыми, веки припухли, а нос некрасиво покраснел, натертый носовым платком. Платок и сейчас был при ней, судорожно сжатый в руке.
— Я хотела извиниться, — сказала она сухим ломким голосом. — Понимаю, что мои извинения могут показаться вам неуместными, но… Мне правда очень жаль. В том, что произошло с вами, есть часть и моей вины.
— В моей жизни случались вещи пострашнее, чем проколотые шины или трое суток в камере, — успокоил ее Илларион. — Забудьте вы об этом. Вам сейчас нужно беречь силы, они вам пригодятся. Признайтесь только: вы ведь обо всем знали?
Она кивнула.
— А что я могла сделать? Я пыталась помочь, но он…
Она вдруг разрыдалась. Некоторое время Илларион молча стоял, не зная, как поступить, а потом осторожно погладил женщину по голове. Алла Петровна немедленно прижалась к нему, продолжая плакать. Илларион не отстранился, понимая, что она нуждается в поддержке.
Прикосновение женщины, на которую он совсем недавно поневоле заглядывался, сейчас не волновало его, вызывая лишь легкую грусть.
— Будь оно все проклято, — сквозь слезы твердила Алла Петровна, — будь оно проклято... Эта жизнь изуродовала мужа, а теперь его будут судить и, может быть, даже расстреляют.
— Не расстреляют, — сказал Илларион. — Сейчас не расстреливают. Ну, не плачьте. Что же теперь…
— Вы не понимаете, — давясь слезами, с трудом проговорила она. — Мне страшно. Холодно и страшно.
Пленка на окне все время шевелится, шуршит… Мне кажется, я тоже схожу с ума. Все время вздрагиваю, оборачиваюсь, как будто он здесь… Он пытался меня убить.
Вот, смотрите.
Она отстранилась, закинула голову, и Забродов увидел у нее на шее темные отпечатки. Еще он увидел совсем рядом со своим лицом полные слез расширенные глаза и полуоткрытые губы, за которыми влажно поблескивала жемчужная полоска зубов. Она едва заметно подалась к нему, он почувствовал под своими ладонями ее узкие плечи, и тут мысль, целый день ускользавшая от него, не давая покоя, вдруг четко, как транспарант, проступила в мозгу.
— Я вас понимаю, — сказал он. — Если хотите, можете переночевать у меня. Я постелю себе на кухне.
— Я не знаю, — растерянно проговорила она, отступая от него на шаг. Боюсь, я буду неверно понята…
— Кем?
— Да хотя бы соседями…
— Плевать на соседей. Речь сейчас не о них, а о вас.
Вы не поверите, но у меня тоже бывали моменты, когда отдал бы все, лишь бы знать, что поблизости есть хоть один человек, который в случае чего придет на помощь или хотя бы выслушает. Так постелить вам?