Она внимательно посмотрела на него.
— Вы какой-то ненормально добрый, — сказала она. — Только зачем же вам спать на жестком полу?
У меня нет предрассудков…
— Зато у меня, к сожалению, есть, — мягко ответил Илларион. — Если захотите, мы можем вернуться к этому разговору позже, когда вы немного придете в себя.
Не хочу, чтобы под влиянием минутной слабости вы сделали что-то, о чем станете жалеть потом.
— Я вам противна, — утвердительным тоном сказала она. — Ничего удивительного…
— Вы мне очень нравитесь, — возразил Илларион. — Присядьте, сейчас я проветрю комнату и постелю. А завтра добудем стекло и застеклим ваше окно.
Куда это годится — встречать зиму с разбитым окном?
Пока он проветривал комнату и убирал со стола, Алла Петровна приготовила ему чай.
— Пейте, — сказала она, протягивая чашку.
— Спасибо. А вы?
— А я не хочу. Пойду умоюсь, а то я, наверное, похожа на привидение.
Она ушла. Илларион еще некоторое время постоял, держа в руке чашку, а потом аккуратно вылил чай в раковину — пить совершенно не хотелось.
Он открыл глаза и сразу понял, что виски и коньяк сыграли с ним злую шутку — вместо того, чтобы лежать и обдумывать пришедшую ему в голову мысль, он заснул.
Он не стал шевелиться и даже снова закрыл глаза, оставив лишь маленькую щель, чтобы можно было сквозь полупрозрачную завесу ресниц видеть красно-сине-зеленые сполохи рекламы за окном.
Он лежал, ощущая лопатками, спиной, ягодицами твердые доски пола, и вдыхал удушливую вонь паленой бумаги, становившуюся сильнее с каждой секундой.
«Книги, — подумал он. — Черт подери, книги!»
Огромным усилием воли он заставил себя лежать неподвижно. Скорее всего, это были еще не книги. Если бы занялись книги, в соседней комнате уже бушевало бы ревущее пламя — старая бумага горит хорошо, так же, как и растрескавшаяся от времени кожа переплетов.
«Пигулевского сейчас наверняка хватил бы инфаркт, — подумал Илларион. — Книги — последнее, что у него осталось. Вон как он испугался, когда Репа чуть не вломился на джипе к нему в витрину. Репа… Вот она, эта мысль: Репа. Репа, приятель, где же все-таки ты наглотался снотворного? Ты сказал, что решил заглянуть ко мне по дороге из казино. Из какого, интересно было бы узнать?»
Из комнаты доносилось тихое потрескивание и струйками тянулся невидимый в темноте дым. Вскоре дверной проем озарился неровными тускло-оранжевыми вспышками.
«Неужели это все? — подумал Илларион. — Неужели этим и ограничится? Не может быть. Слишком ненадежно».
Он продолжал ждать. Казалось, он лежал так целую вечность, хотя с момента его пробуждения прошло не более тридцати секунд. «Еще немного, и придется вставать, — подумал Забродов, — иначе все сгорит к чертовой матери.» Он представил себе, как все это должно было бы выглядеть по замыслу автора, и почти наяву увидел сообщение из сводки происшествий: «Гражданин З., находясь в нетрезвом состоянии, курил в постели, что привело к возгоранию… Потерпевшего спасти не удалось.»
«Ну, что ты тянешь? — мысленно обратился он к тому, кто почти неслышно двигался в соседней комнате, разводя погребальный костер. — Давай быстрее, там же книги.»
Наконец, послышались легкие шаги, в освещенном дымным оранжевым светом дверном проеме мелькнула быстрая, хищно сгорбленная тень. Илларион задышал глубоко и ровно, стараясь не кашлять от разъедающего легкие дыма.
Шаги приблизились, тень легко склонилась над лежащим на полу человеком, и сквозь полуприкрытые веки он увидел стремительный сине-зеленый отблеск рекламы на отполированной стали.
— Сдохни, мразь! — прозвучал искаженный яростью голос.
Забродов перехватил руку с ножом в нескольких сантиметрах от своего горла и открыл глаза.
— Это не по адресу, — спокойно сказал он. — Вам в драмкружок.
Ему пришлось выпустить руку с ножом и стремительно отдернуть голову, спасаясь от яростного удара, нацеленного прямо в лицо — он не учел, что у убийцы может быть два ножа, и чуть не поплатился за свое благодушие.
«Черт подери, — подумал он, откатываясь в сторону и вскакивая на ноги, — это же мои ножи! Хорошо, что у меня на стене не висит пулемет!»
Сталь снова блеснула в опасной близости от горла.
Илларион ушел от удара с ленивой и плавной грацией профессионального танцовщика, внимательно следя за мечущейся перед глазами, издающей сдавленное рычание тенью и никак не решаясь ударить, чтобы разом прекратить это безобразие.
— Может быть, довольно? — спросил он. — Вы же сами видите, что ничего не выходит, так к чему эти глупые танцы?
Тень ответила сдавленным ругательством и стремительно перекрестила воздух двумя ножами.
— Не порежьтесь, — предостерег Забродов, отступая к дверям.
Дым позади него густел, сухое потрескивание усиливалось, и он начал по-настоящему беспокоиться за книги. Добравшись до дверей в комнату, он бросил короткий взгляд через плечо и осатанел.
— Черт бы вас побрал! — закричал он. — Кто вас надоумил разводить огонь возле стеллажей?! На диване надо было, на диване, неужели не ясно?!
Он выбил из рук убийцы один нож, небрежно смахнул в сторону второй, отвесил звучную оплеуху по скрытой черным чулком щеке и метнулся к уже начавшему лениво гореть стеллажу, по пути сорвав с дивана одеяло. Кашляя от дыма и осыпая проклятьями дилетантов, которые приходят убить человека, а расправиться могут только с книгами, он стал душить огонь одеялом. В комнате сразу стало темнее, только полыхала реклама за окном, да светился медленно расширяющимся полукрутом мигающих красных огоньков тлеющий ковер на полу. Илларион затоптал их босыми ногами, с удивлением отметив про себя, что это совсем не больно, и метнулся к окну — дышать в квартире уже было нечем. По дороге он опять сбил с ног бросившегося наперерез убийцу, но извиняться не стал.
Он рванул раму на себя, давая доступ свежему ледяному воздуху, и обернулся как раз вовремя, чтобы направленное под лопатку острие ножа безобидно чиркнуло по ребрам. Это было неприятно, бок сразу начал мокнуть и тупо ныть. Илларион снова поймал убийцу за Руку, сжимавшую нож с широким, слегка изогнутым на конце, как птичий клюв, украшенным богатым орнаментом лезвием.
— Всякое терпение имеет предел, — сказал он. — Этому ножу четыреста лет, можете вы это понять? Он не предназначен для выпускания кишок.
В ответ полоснули ногтями по щеке, едва не задев глаз, и вцепились зубами в запястье. Это уже было просто смешно, и даже не смешно, а жалко. Илларион как раз собирался об этом сказать, и тут его со страшной силой ударили коленом в пах.