Чучмечка остановилась, развернулась на высоких каблуках и негромко сказала несколько слов прямо в ухмыляющуюся рожу психа. Странно, но хрустальные переливы при этом исчезли из ее голоса, словно их и вовсе не было. Любитель приключений в лифте и на ступеньках подвальных лестниц замер, словно с разгона наскочил на каменную стену, странно дернулся, будто получив увесистую оплеуху, втянул голову в плечи и заторопился прочь. Что именно он услышал, так и осталось тайной, но в ту ночь в микрорайоне, где некоторое время проживал Санек, не было зарегистрировано ни одной попытки изнасилования: Чучмечка с одинаковым мастерством могла как разжигать у мужиков охоту, так и отбивать ее.
Она поднялась в лифте на седьмой этаж. На площадке было темно как в могиле, и ей пришлось посветить себе зажигалкой, чтобы отыскать нужный номер квартиры.
Убрав зажигалку, она вынула из сумочки пистолет, сняла его с предохранителя и нажала на кнопку звонка.
Внутри квартиры раздалось надтреснутое дребезжание.
Она прислушалась, ожидая услышать приближающиеся шаги, но так и не услышала. Вместо этого щелкнул отпираемый замок, и дверь гостеприимно распахнулась настежь, залив лестничную площадку ярким электрическим светом.
Свет на мгновение ослепил ее, но она все равно успела разглядеть и узнать человека, который открыл ей дверь. Невнятный шепот ее подсознания мгновенно превратился в дикий рев, который складывался в одно-единственное короткое слово: убей! Она привыкла во всем доверять этому голосу и без раздумий спустила курок, без всяких затей целясь в живот. Промахнуться с такого расстояния она просто не могла, но почему-то промахнулась – просто человека, в которого она стреляла, уже не было на пути. Пистолет приглушенно хлопнул, крякнуло, покрываясь паутиной трещин, стоявшее в прихожей трюмо, а в следующее мгновение пистолет полетел в потолок – как показалось Оле, вместе с кистью ее правой руки, – стукнулся о него, выбив облачко побелки и оставив темную отметину, и, вертясь на замызганном светлом линолеуме, отлетел в угол.
Чучмечка удивилась: она впервые попала в ситуацию, когда события происходили быстрее, чем она успевала сообразить, что делается. Не успев доудивляться до конца, она обнаружила, что стремительно летит через всю прихожую, сшибая по дороге пустые бутылки, которыми был густо уставлен весь пол. Пролетая в распахнутую настежь двустворчатую дверь гостиной, она задела плечом косяк, ее развернуло вокруг своей оси, и она спиной вперед обрушилась на диван, который, застонав пружинами, все же смягчил ее падение.
В прихожей щелкнул запираемый замок. Баюкая вывихнутую кисть, Чучмечка уселась более или менее прямо и посмотрела направо, почувствовав, что на диване она не одна.
Рядом с ней на диване сидел Василек. Руки и ноги у него были связаны бельевой веревкой, и он изо всех сил таращил глаза, что в сочетании с широкой полосой лейкопластыря, которой был заклеен его рот (его пасть, вспомнила Оля и с трудом сдержала истерический смешок), выглядело до отвращения глупо.
– Мммм… – промычал Василек, бешено вращая выпученными глазами.
– Козел, – сказала ему Оля и с отвращением отвернулась.
У нее болела рука.
Илларион старался действовать быстро, но все равно это отняло у него довольно много времени.
Сначала он вытащил из лужи труп Сивцова и отволок его метров на десять от дороги, свалив в какую-то яму (ему показалось, что это был старый, почти затянувшийся окоп), и забросав сверху ветками. Это было противно, но не слишком: на протяжении его карьеры Иллариону много раз приходилось сталкиваться с необходимостью совершения подобных и еще более неприятных действий.
– На войне как на войне, – повторил он перед тем, как бросить охапку хвороста на удивленное лицо Сивцова. Теперь в этом лице не было ничего волчьего. Это было просто оскаленное в предсмертной агонии лицо коченеющего трупа.
Теперь следовало что-то сделать с другим трупом.
Вернувшись на дорогу, Забродов некоторое время с сомнением разглядывал смертельно изувеченную машину госпожи полковницы, прикидывая, с какой стороны лучше взяться за дело и выйдет ли из этого хоть какой-нибудь толк. Можно было бы просто уехать, бросив машину здесь, но Илларион живо представил себе лицо Мещерякова. Пока он доберется до телефона, пока Андрей разыщет какой-нибудь эвакуатор… Приближающаяся ночь и то обстоятельство, что дело происходило на лесной дороге, не имели никакого значения. Лесное зверье могло не тронуть труп Сивцова, но вот от машины до утра наверняка остался бы только искореженный каркас, с которого сердобольные сограждане ободрали бы все, что еще могло пойти в дело. Это было бы форменное надругательство и над их с Мещеряковым хорошими отношениями, и над добрыми чувствами госпожи полковницы, и, не в последнюю очередь, над бюджетом Иллариона Забродова, который, помнится, обещал вернуть машину в идеальном состоянии… Илларион скривился, разглядывая полученные «шестеркой» повреждения – до идеала ей теперь было далеко.
Вздохнув, он принялся за дело: зацепив найденным в багажнике тросом, протащил «Жигули» немного вперед по дороге, а потом с великим трудом, помогая себе разными словами на всех известных ему диалектах, затолкал как можно глубже в лес. Ветки пришлось рубить лопатой – Илларион очень удивился, обнаружив ее в багажнике «Жигулей». Представить себе госпожу полковницу, которая, вооружившись этим инструментом, вытаскивает свою тележку из какой-нибудь колдобины, было трудновато. Мадам Мещерякова никак не желала совмещаться с лопатой даже в воображении Иллариона.
Так или иначе, Забродов остался доволен результатами своей работы. Если принять во внимание спешку, то получилось все по высшему разряду – во всяком случае, с дороги машина была совершенно не видна. Он даже подумал, что не будет, пожалуй, ничего сообщать Мещерякову. Пусть побудет в блаженном неведении, а там, глядишь, все как-нибудь закончится, и можно будет вплотную заняться реанимацией многострадальной «шестерки».
Он забрал из брошенной машины все, что могло ему пригодиться, и сел за руль джипа, мысленно благодаря мертвого бандита за то, что тот не приобрел себе какой-нибудь «Мерседес» или, не к ночи будь помянут, «кадиллак».
Водительское сиденье почему-то было густо перепачкано мокрой грязью, и Илларион хотел было возмутиться – что за свинство, в самом-то деле?! – но, взглянув на свою одежду, успокоился. Можно было отправляться в путь, вот только непонятно было, куда именно.
Он как раз размышлял об этом под мерный рокот мощного двигателя, когда лежавший за приборным щитком сотовый телефон разразился мелодичной трелью.
Илларион посмотрел на него с некоторой опаской – черт его знает, кто это может звонить! А вдруг Званцев? Это стреляный воробей, его на мякине не проведешь. Пожалуй, лучше не отвечать – позвонит и перестанет.
Приняв такое мудрое решение, Илларион немедленно протянул руку и взял трубку.
– Угу, – невнятно сказал он в микрофон.