Но химия более сильное лечение.
Но если химия более сильное лечение, то выбора нет. Ясно, что нужно делать химию.
Врач сказал: «Решение за вами, но я как врач всегда выбираю химию. Такая молодая прекрасная женщина должна бороться за жизнь».
Почему он так страшно сказал? Как будто можно бороться и выбрать химию, а можно и не бороться и тогда выбрать качество жизни.
Другой врач сказал: «Я бы посоветовал гормоны, это хотя бы позволит сохранить качество жизни».
Почему он так страшно сказал – «хотя бы»?
Санечка сказал – однозначно химия, даже не обсуждается.
Катька сказала – конечно, химия, если ты так считаешь, но может быть, все-таки гормоны?.. Тоненьким просящим голосом, как ребенок, который сам за себя не решает.
А Вика за совсем другое.
Есть еще третий вариант.
Критик все узнал про Тибет.
В Тибет ездили разные известные люди. Они уезжали туда такие больные, что врачи отказывались делать им операцию, а возвращались здоровые, врачи их обследовали и ничего не находили. Это необъяснимое чудо! Называется альтернативное лечение.
Санечка с Викой обсуждали третий вариант одни, без Катьки. Они были у Вики, в комнате, а я так тихо сидела на кухне, что они меня не заметили.
– Это сказки, – решительно сказал Санечка.
– Ага, сказки, сам ты сказки, – сказала Вика, – такие известные люди вылечились, а ты Фома неверующий.
– Это сказки, – чуть менее решительно повторил Санечка.
– А вдруг нет?.. А химия?.. Ты понимаешь, – сказала Вика.
– Допустим, я понимаю, – сказал Санечка.
Что они оба понимают, а я нет?
Он встал, походил по комнате – я слышала звук его шагов.
– А ты понимаешь?! – закричал он. – Ты понимаешь или нет?! Что ты предлагаешь – нам с тобой прямо сейчас решить – забыть про врачей, отказаться от лечения?..
– Ну, да… ну, пожалуйста, не кричи на меня сейчас, подумай спокойно, – попросила Вика.
– Сама подумай спокойно. Гормоны мы не рассматриваем, в нашем случае это проформа так? Согласиться на гормоны – это опустить руки… согласиться с… в общем, ты понимаешь.
– Да, да, да! Получается, что мы ее предаем, понимаешь? Как будто мы сразу же говорим себе… понимаешь?
– Понимаю. Гормоны – это предательство, так? Мы выбираем химию, так? Дальше. Это очень тяжелое лечение. Мы боимся сказать себе – а что, если это будут бесполезные мучения? Я понимаю, ты понимаешь…
– Я уже ничего не понимаю, я понимаю только одно – я не смогу жить, как я буду жить?!.. – Вика заплакала.
– Сейчас речь не о тебе. Мы решились, сказали себе и друг другу – да, это могут быть бесполезные мучения. Но, Вика! Все лечатся, все делают химию!
– Все да не все! Нам просто легче так решить – будем делать химию, как все! Но ведь это тоже предательство!
– Не ори. Дальше. Мы говорим – все лечатся, делают химию, а мы выбираем другой путь. Мы не будем лечиться, не будем ходить к врачам. Мы уезжаем в Тибет. Я поеду – куда скажешь. В Тибет, в Индию, на Луну, к черту! – Санечка уже кричал. – Только знаешь что?.. Это будет твоя ответственность. Вот и прими решение.
– Я?.. Почему всегда я?! – закричала Вика.
Раздался звук, как будто шлепок, а потом звук, как будто толчок.
Они подрались, что ли?..
– Не смей меня трогать!..
– Не смей рыдать!.. Реши сама! Я не могу! Слышишь, реши сама!
Вика не может решить, растерялась, плачет, а ведь она всегда молниеносно принимает решение!..
Тогда, в Грузии, в девяносто втором году, – я была еще совсем маленькая, – она приняла решение мгновенно. Приехали в Сухуми в гости из Питера на ржавой копейке – еле доехали. Сидели на веранде красивого дома на горе, смотрели на море. И вдруг увидели в небе синие и зеленые блики, это были следы от трассирующих пуль.
Санечка стал рассуждать: цель грузинского правительства – это установление контроля над своей территорией, цель абхазских властей – это расширение прав автономии, а Вика сказала – быстро домой! Они сели в свою ржавую копейку и поехали, побежали домой, в Россию. Вика говорит – могли машину отобрать на дороге, могли убить. А если бы остались, точно бы убили. Вика не всегда знает, как будет лучше, но всегда знает, как будет ЕЩЕ ХУЖЕ. А сейчас она не знает, как будет еще хуже?..
…Санечка уже не кричал, говорил спокойно.
– Гормоны – предательство, потому что это значит ничего не делать, химия предательство, страшно думать, что не поможет, Тибет – потому что это другой путь…
Санечка замолчал.
Санечка молчал так долго, что я подумала, что они уже закончили разговор, у нас будет другой путь.
– Есть еще одно – самое главное, – он говорил почти шепотом. – А ты сможешь сказать ей, что лечения не будет, а вместо лечения будет Тибет? Ведь это значит, что мы… ты понимаешь. Как ты ей скажешь? Как она к этому отнесется?.. Это тоже твоя ответственность.
– Моя? – спросила Вика. – Почему моя? Может быть, наша?..
Почему, почему они говорят о Катьке как о кукле, как будто она тоже ничего не понимает, как я?
Они знают что-то, чего не знаю я?
Санечка разговаривал с врачом без меня. Вика разговаривала с дядей Левой без меня. Они боятся, что лечение может не помочь? Но ведь может и помочь!
– Но какой у нас на самом деле выбор, Вика? – сказал Санечка пустым голосом. – Тибет – это экзотика, истерика. У нас нет выбора. Я не могу отказаться от врачей, я не могу отказаться от лечения, я не могу на это пойти. А если лечение все-таки… понимаешь?
– Но ты же все понимаешь… – таким же пустым голосом сказала Вика. – …Ладно, пусть. Решать тебе.
Первый раз в жизни она сказала Санечке «решать тебе».
– Маруся здесь, – сказал Санечка, – сидит на кухне.
– Маруся! Ты подслушивала? – позвала Вика. Когда она зовет меня таким ласковым голосом, лучше сразу прийти.
– Я подслушивала, но я ничего не поняла, – сказала я.
Знаете что? Они столько раз повторили «понимаешь», что я, правда, ничего не поняла. Я же все-таки ребенок.
Во Флоренции меня больше всего интересуют дом, где жила Беатриче, Давид, Филипо Липпи и Филипино Липпи в галерее Уфицци, Вику – сумки в дизайнерских бутиках, Катьку – воздух. Она хочет прищуриться, чтобы видеть только полоску неба и нюхать воздух. Ей кажется, что Флоренция пахнет апельсинами, лимонами и еще чем-то горьким – оливковыми деревьями?..
Если долго гладить Атланту палец на ноге, кажется, что нет ничего плохого, потому что на всем свете только я и он.