– Этот нищий на наши деньги купит себе бутылку или наркотики, – недовольно ответил Головин.
– Но ведь ему все равно хуже, чем нам… А почему эта девушка обращалась к нему на «ты»? Может быть, это она – дикое животное Санкт-Петербурга?
Головин вздохнул. Он не задавался бессмысленными вопросами, откуда у него такой ребенок или как он будет такой жить, а еще раз четко формулировал задачу – переделать, откорректировать ошибки.
Алексей Юрьевич решал с сыном задачи – это было высшей формой его благоволения, но глупый мальчишка не испытывал никакого возбуждения, видя, каким стройным оказывается решение, как красиво ложатся на бумагу формулы.
– Тебе что, неинтересно? – добивался ответа Головин. – Объясни мне, КАК это может быть неинтересно. Уму непостижимо!.. Ну вот, смотри…
Антоша уплывал глазами и отвечал невпопад мягким, как подушка, голосом.
– Хорошо, – сухим страшноватым голосом говорил Головин, – что тебе интересно?
В ответ приходилось выслушивать какую-то галиматью. Лангедокские желтокрылые сфексы, охотники на эфиппигер, не оправдали Антошиных ожиданий. Он думал, они умные, а оказалось, нет. Сфекс тащит эфиппигеру к норке, проверяет норку, все ли в порядке, и заталкивает в норку добычу. А если отодвинуть эфиппигеру в сторону, то глупый сфекс опять полезет проверять норку, он ее уже проверил, и там ничего не изменилось… В общем, сфексы оказались глупее, чем рассчитывал Антоша.
– Как я, – радостно сказал Антоша, – совсем как я. Я же тоже оказался глупее, чем ты рассчитывал. Я даже один раз пробовал молиться, просить, чтобы Бог дал тебе все, что ты для меня хочешь.
– Какой Бог?! Какой еще Бог?! Кто тебя учит этой херне?! Я тебя выпорю!.. Я тебя в военное училище, я!.. – завизжал Головин.
Черт возьми! Никому еще не удавалось вывести его из себя настолько, чтобы он визжал, сквернословил и грозил выпороть собеседника.
Алексей Юрьевич пытался говорить с Антошей на его языке, специально подготовился, почитал о сфексах в энциклопедии. И заодно поинтересовался – где, по мнению сына, место Бога в процессе эволюции? Нет, конечно, дарвинизм давно уже подвергается справедливой критике… Для качественного изменения мельчайшего органа необходимо огромное количество мутаций, что по теории вероятности не представляется возможным… Возьмем для примера изменение окраски бабочки в окрестности Ноттингема… Но главный принцип эволюционной теории – естественный отбор звучит вполне логично. И в человеческом обществе тоже выживает сильнейший, тот, кто лучше приспосабливается к изменяющимся условиям. И никакой Бог тут ни при чем. Которого, кстати, нет. В крайнем случае, можно рассматривать мировой разум, некий высший порядок. Лучше высший порядок…
– Человек или даже животное сам рождается, а Бог выбирает, кто сильный, а кто нет, – Антоша смотрел не на отца, а в сторону, не понимая, всерьез ли с ним разговаривают. – Я читал про инопланетян, у которых нет чувств, они просто существуют. Не смеются, не смотрят картины, только строят дома, усиляют империю.
– Усиливают. И что?
– Но мы же с чувствами и любим картины… Кто же, как не Бог, создал в нас чувство прекрасного?.. – стесняясь, проговорил Антоша.
– Ага, нелогично получается, – радостно вцепился Головин, – где у тебя причина, а где следствие?..
…Оказалось любопытно. Однажды мальчик посмотрел на него так доверчиво, что Алексей Юрьевич даже стал находить некоторую приятность в выполнении долга, и хотя сын был, конечно, НЕ ТО, тем интереснее вырисовывалась задача – вылепить из этого «не то» человека.
О школьном походе в Хибины на весенних каникулах Антоша обмолвился случайно, как о чем-то незначащем, лично к нему не имеющем никакого отношения. Зато Алексей Юрьевич тут же вцепился в поход, как бульдог, не разжимая челюсти, – вот оно, то, что поможет ему сделать из Антоши человека.
– А может быть, толстых в поход не берут, – туманно сказал Антоша.
Алексей Юрьевич насупился и поджал губы.
– А может быть, и берут, – исправился Антоша.
– Я еще сделаю из тебя человека, – пообещал Головин.
– Я уже, – скромно заметил Антоша.
– Пока нет. А после похода я куплю тебе эту твою… «Жизнь насекомых».
– А можно сначала «Жизнь насекомых»? – оживился Антоша.
– Э-э… Утром деньги, вечером стулья, – глубокомысленно изрек Алексей Юрьевич.
Антоша тоскливо поглядел на свою кровать – под подушкой у него лежал Брем, три тома, он уже предвкушал, как будет все каникулы читать и рассматривать картинки. Но отец выглядел таким… несчастливым. Таким странным, как будто он теперь в чем-то от Антоши зависел.
Интерес Алексея Юрьевича к сыну возрастал по мере накопления в квартире на Таврической необходимых для похода вещей. Алексей Юрьевич, словно мальчик, играл в игрушки – выбирал оборудование и одежду по спортивным каталогам, обзванивал магазины, покупал, менял.
Им были куплены: лыжи двух типов, с насечкой и без, палатки двуслойные – для всей группы и шатер на пятнадцать человек… Для сына Алексей Юрьевич приобрел комбинезон с внутренней теплоизоляцией и непромокаемым покрытием. Каждый вечер Головин примерял комбинезон на Антошу, задумчиво крутил его перед собой, разглядывал. Он так явно любовался сыном в лыжном комбинезоне, что, наверное, Броня одобрила бы его и сказала, что он становится ПОЧТИ похож на еврейского папу…
Головин примерял, крутил – для Антоши, а Антоша примерял, крутился – для Алексея Юрьевича…
Алексей Юрьевич не стал просить Диккенса присмотреть за полноватым нетренированным Антошей – в этом не было необходимости, он и без того присмотрит. Список купленного им для всей группы Головин передал Диккенсу через Антошу. Сам он в контакт с Диккенсом не входил – говорил себе, что все как-то недосуг. Диккенс через Антошу передал Головину спасибо.
ВЛИЯНИЕ ЛЫЖНОГО СПОРТА НА ФОРМИРОВАНИЕ ЛИЧНОСТИ, ИЛИ КТО ЕСТЬ КТО
Каждый Иван Иваныч кому-то Ванечка, и Алексей Юрьевич Головин, воспринимаемый людьми как серого цвета предмет в пространстве, с его ранней лысиной и прилично, в меру оттопыренными ушами и носом уточкой, был маленький нежно любимый Алик – для мамы.
Папа Алика рано умер, осталась мама, родных у них не было, только Броня, наезжавшая нечасто, раз в несколько лет. Но Алик Головин не был ребенком из неполной семьи. У него была мама, она же еврейский папа.
Валечка была полурусская-полуполька, а в ее муже, отце Алика, наряду с другими была и еврейская кровь. Валечка не раз слышала от Брони странную фразу: «Еврейский папа та-ак любит своих детей». Это казалось ей слегка неприличным: что же, другие люди, неевреи, не та-ак любят своих детей? Что же, они вообще их недолюбливают?..
Когда отец Алика умер, на сочувственные вопросы, как они теперь будут жить вдвоем – имелось в виду материально, – Валечка отвечала: «Если Бог дает детей, он дает и на детей». У Валечки был легкий счастливый характер, поэтому она не чувствовала какую-то уж совсем необъятную ответственность перед сыном, а легко, почти в шутку задумалась, и среди прочих ей пришла в голову и такая мысль: а нет ли все-таки чего-то особенного в этой любви еврейского папы, которой ее Алик оказался лишен, и не может ли она это восполнить.