Первое, что сделала Валечка в качестве еврейского папы, – бросила ради Алика малооплачиваемую инженерскую службу в НИИ, в которой ее особенно привлекала возможность петь в институтском хоре, а Валечка очень любила петь, и приобрела непрестижную, неловкую для человека с высшим образованием специальность – мастер-парикмахер. Кто-то из друзей покойного мужа устроил Валечку в приличное место – в салон на Невском.
Клиенты салона удивлялись ее хорошим манерам, тактичности, шептались – парикмахерша, а такая интеллигентная, и все журналы читала, и все спектакли смотрела. Прежде Валечке нравилось быть инженером, но она нисколько не была жертвой, ей нравилось стричь и причесывать, как понравилось бы все, что она делала для своего мальчика. Вот только делать химическую завивку Валечка не любила из-за аллергии на перекись, но делала, и даже за других мастеров, тех, у которых тоже была аллергия, – «химия» оплачивалась лучше, чем стрижка.
У Алика было все, и все было у первого – модные игрушки, джинсы, икра, летние поездки в Прибалтику и в Крым. Валечка еще подрабатывала, печатала диссертации, и все это было не жертвенно – допоздна, согнувшись над машинкой с изможденным лицом, – а весело. Валечка смеялась и говорила: «Теперь я еврейский папа». Радовалась, что ее мальчик не считает себя бедным, а ее изнемогающей матерью-одиночкой. Алик ни о чем не мог сказать: «Не видел, не пробовал, не знаю».
Но и у милой жизнерадостной Валечки был свой скелетик в шкафу, и она иногда не могла заснуть и мучилась мыслями, ВСЕ ли она делает для своего мальчика и все ли она МОЖЕТ сделать.
Алик был не хорошенький ребенок, мягко говоря. Мелкий, невзрачный, с взрослым личиком, из тех, кого в детстве дразнят «профессор кислых щей», а во взрослом возрасте обозначают как «тоже мне, в очках и в шляпе». Часто болел, сидел у окна с завязанным шарфом горлом, смотрел, как мальчишки во дворе играют. Посмотрит-посмотрит и медленно уплывет в своем шарфе вглубь квартиры – к маме, куриному бульону, книжкам. Иногда Алику везло, и книжки попадались с техническими подробностями, например про коротышек, про то, что они там настроили в Солнечном городе.
Так вот, Валечка очень боялась, что без мужского влияния из мальчика в шарфе вырастет не настоящий мужчина, а… она помнила эти презрительные слова из собственного детства – хлюпик, слабак, маменькин сынок, растение мимоза в ботаническом саду.
Валечка ласково отнимала у Алика книжки, выставляла его во двор, на горку, в мальчишескую дворовую жизнь. Алик вежливо гулял во дворе, а она думала – походы, рыбалка, вот что ему нужно, а где это взять?.. У ее мальчика нет отца.
– А может быть, ты с ребятами по соседним дворам бегал? – с тайной надеждой спрашивала Валечка. За беготню по чужим дворам мальчишек ругали, а они все равно бегали, изучали окрестные помойки – интересно же…
– Зачем? Нет, конечно.
Алик объяснял маме, что разумные правила на то и устанавливаются, чтобы их соблюдать, и если бы он хотел посетить соседние дворы, он обсудил бы с мамой возможность введения других, новых правил. Вот так он все время Валечку пугал. Но если бы Валечка узнала правду, она испугалась бы еще больше.
Больше всего на свете Алик хотел того же, что и она. Он тоже хотел быть как все, только имелось одно небольшое отличие – быть лучше всех, главнее. Но быть главнее не получалось, поэтому он предпочитал быть не как все… Показать это свое желание и маме, и мальчишкам, и себе самому было стыдно – либо ты главный, либо нет. Но можно поставить цель.
– Моцарт в пять лет уже играл, а я?! Зачем я живу?! – однажды спросил Алик. Ему было семь лет. Честное слово, так и сказал.
– Алик, мы все живем для радости, – Валечка волновалась, прижимала мальчика к себе, внушала, уговаривала, – для ра-дос-ти.
– А я буду для цели, – сказал Алик, – я же мыслящий человек.
Валечка так и не смирилась с тем, что сын НЕ бегает с мальчишками по помойкам, НЕ приносит в дом железок и котят, НЕ стал своим среди дворовых мальчишек и ее никогда НЕ вызовут в школу за драки и разбитые стекла.
Кстати, отличником Алик не был, и особенно плохие отношения были у него с физкультурой: в качестве мыслящего человека он не желал прыгать через козла, играть в командные игры и бесполезно тратить время на то, чтобы кататься на лыжах. На переменах читал занимательную математику, занимательную физику, астрономию, примостившись на подоконнике, решал задачки из знаменитого сборника Перельмана и не понимал, зачем ему, человеку, живущему для цели, нужно одновременно собирать гербарии, учить наизусть стихи, изучать строение лягушки и петь пионерские песни.
Валечка привычно переживала – кажется, ее мальчик получался все-таки немного растением мимозой в ботаническом саду…
А потом Валечке повезло, ведь если Бог дает детей, он дает и на детей. В восьмом классе Алик поступил в знаменитую в городе физико-математическую школу – она и дала ему то, что не могла дать Валечка, можно даже сказать, что знаменитая школа выполнила функции отца. В восьмой класс пришел невзрачный, узкоплечий мальчик, похожий на самого младшего гнома, а аттестат на выпускном вечере получал настоящий мужчина – неторопливо двигался, умел достойно молчать и смотреть собеседнику в глаза. Не красавец, не герой-любовник, он больше не казался невзрачным и «не таким как все». Теперь лишь Валечка, да и то с трудом, могла разглядеть в этом парне, спортивном, с уверенными движениями и по-мужски жестким лицом, маленького мальчика в шарфе, с книжками и куриным бульоном.
Алик Головин имел в школе прозвище Задача. Обо всем, даже не имеющем отношения к математике, Алик говорил «это интересная задача», или «задача решена неправильно», или «это вообще не задача», что означало – ему все уже ясно.
Итак, задача: из пункта А в пункт Б вышли навстречу два человека – Алик номер один и Алик номер два.
В школе все было для Алика, словно винт вкрутили наконец в правильную гайку. Не было дневников, дневник с записью домашнего задания и замечаниями типа «жевал котлету на уроке» считался унизительным школярством для мыслящих людей, у которых уже была цель, – математико-физи-ческая… В этой школе, где тройка по математике и физике была хорошей оценкой и двойка тоже неплохой, Алик Головин быстро стал почти что отличником, и даже «ненужные» предметы его теперь не раздражали – наверное, Алику там просто было место, и считался он не ботаником, как теперь говорят, а просто умным, очень умным.
Алик Головин по-прежнему был отдельный от всех, закрытый, как захлопнутая шахматная доска, со всеми поддерживал ровные хорошие отношения и ни с кем не сближался. А спустя некоторое время Алик влюбился, но не в девочку, а в мальчишку – о господи, да не в этом смысле! Просто страстное желание, чтобы тебя заметили, выбрали, оценили, только тебя одного из всех, очень напоминает любовь, и в этом смысле можно сказать, что Головин был влюблен всего раз в жизни – в Гришку.
Самому Алику было нелегко жить—в сущности, он был классический предмет психологического исследования: не слишком уверенный в себе, скрывающий свою неуверенность за внешней сухостью, часто испытывающий беспокойство за все, и особенно по поводу возможного неблагоприятного мнения о себе, и особенно в части своих физических возможностей.