– Как где?.. Да в старое доброе время этих пленных либо в рабы, либо просто перебили бы, и все!.. И никаких угрызений совести. А теперь, когда мы гуманисты и человеколюбцы, для которых каждая жизнь бесценна, ибо она – вселенная, мы не можем поступить вот так грубо!.. Но живем пока что в этом грубом мире, где мы изменились раньше, чем они и даже он, мир!.. И что мы делаем?.. Верно, барон, мы подправляем ситуацию, когда не хотим убивать беззащитных пленных, но… вынуждены. Защищаясь.
Он пробормотал:
– Но… это ложь…
– Ложь, – согласился я. – Ложь – это первый шаг к гуманизму, доброте, состраданию и человеколюбию. Когда мы все еще иногда поступаем как варвары, мы понимаем, что это не совсем хорошо, и мы что-то да придумываем, чтобы скрыть свои неблаговидные поступки… а во времена до прихода Христа мы не стали бы их скрывать вовсе, не понимая даже, зачем скрывать, мы же такие вот и есть животныя!
Он посмотрел кисло.
– Что, мы настолько уже заражены гуманизмом, что врем на каждом шагу?
– Не на каждом, – утешил я. – Это потом будет на каждом!
Он перекрестился.
– Господи, спаси и помилуй!
Я сказал успокаивающе:
– Успокойтесь, это будет только при полном торжестве гуманизма и терпимости.
Он вздохнул вроде бы с облегчением, потом насторожился, в глазах блеснула подозрительность.
– Сэр Ричард, я знаю только дома терпимости. Как они могут восторжествовать в нашем чистом и благородном мире?
– А вот так, – ответил я. – Полный гуманизм – это дом терпимости на весь мир. Но, барон, учтите, – без «дорогой», как вы и хотели, – мы пока живем в этой эпохе, и от нас зависит, каким будет мир в далеком будущем. Так что давайте, барон, засучим рукава.
Жаждущих подвигов турнедцев я отправил в Гандерсгейм. Граф Рейнфельс попросился на прием и намекнул, что сюда пираты не скоро покажутся, если даже и решатся, а вот в Гандерсгейме он мог бы помочь Альвару Зольмсу, за которого он и сейчас чувствует ответственность и чуточку вины, за то, что позволил ему остаться.
– Граф, – сказал я, – вы совершенно правы. Отправляйтесь. Руководит всей операцией граф Ришар, он опытнейший полководец, родился в седле, вспоен из шлема и вскормлен с конца копья…
Он улыбнулся.
– Мы с ним общались.
– Прекрасно, – сказал я с облегчением. – Надеюсь, как два старых волка, быстро разберетесь, что делать. Подчиняетесь только графу Ришару, больше никому.
– А мой Альвар, что с ним?
– Если захочет к вам, никто не стает удерживать. Но если предпочтет твердую руку графа Ришара и никакую больше – его право. Как вы понимаете, он за это время уже подрос…
Он поклонился.
– Ваша светлость, с вами все растут быстро.
– Спасибо, граф, за лестный комплимент.
Он покачал головой:
– Это не комплимент, сами знаете. Потому под ваши знамена стремятся рыцари, жаждущие славы и добычи, даже из далекой Ламбертинии.
– Ну что вы, граф!
– Да вы это сами знаете, – сказал он безжалостно. – Я здесь сразу же встретил трех рыцарей из Фарляндии и одного из Вендовера – это наши соседи с востока. Его Величество Барбаросса приказал не препятствовать таким искателям приключений пересекать земли Фоссано и даже помогать по возможности…
– Я люблю Барбароссу, – сказал я с чувством. – Только ему об этом не говорите, обидится.
Он поклонился.
– Сэр Ричард, я по-прежнему считаю некоторые ваши действия противоречащими строгой рыцарской морали, но готов допустить, что государи не могут ее соблюдать так же строго, как и другие… не отягощенные ответственностью за страну рыцари. И потому буду служить вам так же верно и преданно, как своему сюзерену, Его Величеству Барбароссе.
– Прекрасно, – сказал я растроганно, – вельми зело прекрасно, щас слезу выроню, так вы меня растрогали за самое интимное. И конечно же, вы вслед за турнедцами можете отбыть в Гандерсгейм, но, скажу честно, я бы предпочел, чтобы вы пока задержались здесь ненадолго. Ваша задача: сбросить варваров и пиратов в море, а затем с помощью местных карликовых королевств укрепить побережье. Неплохо бы выстроить там несколько мощных крепостей…
Он наклонил голову, но продолжал слушать, поглядывая исподлобья.
– Скажу честно, – признался я, – у нас впереди неизбежная экспансия на тот проклятый архипелаг, войска которого едва не стерли нас в порошок. Карфаген должен быть разрушен, иначе мы не сможем спать спокойно. Но сперва мы должны укрепить наши берега. Я думаю, вы не только полководец, но сумеете распорядиться и строительством укреплений.
Он поклонился.
– Ваша светлость, благодарю за доверие. Я готов отправиться немедленно.
– После пира, – напомнил я.
Он вскинул брови:
– Меняетесь, сэр Ричард.
– В чем?
– Раньше вы были против всяких пиров и торжеств.
– Увы, – ответил я со вздохом, – приходится идти навстречу пожеланиям рыцарского народа. В оправдание могу сказать, разве что поддаюсь только в таких мелочах.
Он кивнул:
– Верно. У большинства вся жизнь из мелочей.
По случаю великой победы над Людьми Моря полагается пир, но сэр Растер заявил, что мы еще тот не закончили, а объединять два в один не совсем прилично.
– Дорогой друг, сказал я проникновенно, – когда я смотрю на вашу богатырскую стать, я просветленно понимаю, что этих побед у нас будет как комаров над болотом – сопьемся! Потому ничего страшного, что пиры сливаются. Разве наша жизнь не сплошь победы, как у наших недругов – сплошь поражения? Все еще впереди…
Он гордо расправил плечи, взглянул орлом, – в моих глазах восторг, и он проговорил громыхающе:
– Хорошо, я сам займусь обустройством праздника. А то молодежь ни пить, ни гулять не умеет.
За пир отвечал сэр Растер, это многое значит, а сказано этим еще больше. Мне кажется, гудел не только весь дворец, но и весь Геннегау, а может, и Сен-Мари целиком, так как пределы королевства – так было объявлено – расширились на север еще на несколько сотен миль, а это и великая победа, и великие возможности.
Я велел начинать пир без меня, дескать, работаю над обогащением королевства (читай – своих соратников, как все правильно понимают, рыцари – люди простые и честные) и над эффективным освоением (читай – ограблением) покоренных территорий.
Когда наконец вышел из кабинета, услышал внизу:
– Королева!.. Дорогу королеве!
Изумленный – о ком это? – торопливо вышел на внутренний балкон и осторожно взглянул через перила.