– Святой отец, – воскликнул я пламенно, – да ни за что!.. Да никогда!
Он снова благословил меня и вернулся в собор, а я остался с распахнутым в изумлении ртом. Неужели Гиллеберд предпринимал такую реформаторскую попытку? Надо же, ставить своего архиепископа вместо присылаемого из Ватикана!.. Это хоть и не разрыв единого покрывала Христа, но все же, гм…
Ухудшение отношений с Ватиканом?.. Да, это произошло бы, но если для Гиллеберда важнее иметь послушного своей воле высшего иерарха церкви? А оправдание своего поступка вот оно: хочу, дескать, чтобы архиепископ знал страну, ее особенности, ее людей, был в родстве со знатными людьми… а присылаемому из Ватикана нужно вживаться в чужой мир, где его могут принять с неприязнью…
Так что отец Дитрих постоянно смотрит дальше меня, уже понимает, с каким вызовом столкнусь, заранее беспокоится за мой выбор.
А каким он будет?
Да не знаю сам, у меня сейчас голова от других проблем пухнет, сегодняшних, все из рук валится… Однако я могу пойти и дальше Гиллеберда, и отец Дитрих это чувствует.
В землях Тараскона, где расположились войска барона Сулливана и герцога Вирланда, ситуация несколько комичная: большая и хорошо вооруженная армия герцога, как и он сам, подчинена всего лишь барону, хотя и получившему недавно по наследству титул герцога. Сулливан, как мне донесли тайком, долго и настойчиво уговаривал Вирланда принять командование, так как тот неизмеримо выше и по старшинству, и по количеству войск, и по титулам, и по влиянию, однако Вирланд так же отказался наотрез.
Оборона гавани, объяснил он, поручена Сулливану, а он, Вирланд Зальский, лишь откликнулся на его просьбу помочь, только и всего, это вовсе не значит, что он принимает власть этого захребетного узурпатора Ричарда или в чем-то с ним согласен.
Я выслушал, напомнил себе, что гордость и самолюбие Вирланда следует щадить особо. И хотя нам обоим понятно, что он ищет пути сближения, однако не стоит показывать, что герцог прижат к стене. Я должен выразить бурную благодарность, что он в трудную для Отечества минуту немедленно откликнулся на зов защитить священные берега великого и цветущего Сен-Мари.
Ни в коей мере ни словом, ни жестом, ни намеком не показывать, что он косвенно помог укреплению моей власти, все должно быть так, что он и Сулливан стараются только ради Отечества, я ни при чем, да и в любом случае пираты – штука похуже…
Но сегодня же передам приказ Сулливану принять под свой контроль приграничные земли в Турнедо, обеспечить их обороноспособность и… быть в хороших отношениях с соседями.
Я вздрогнул, от двери ко мне неслышно идет, призывно покачивая бедрами, Бабетта, лямка уже начинает сползать с правого плеча, медленно обнажая нежную белую грудь, просто девственно чистую и целомудренную. Пахнет, как налитое сладким соком яблоко, пышные золотые волосы распущены, губы настолько полные и сочные, верхняя губа слегка вздернута, обе как спелые и разогретые на солнце черешни.
– Милый Ричард, – проворковала она, – уже полночь…
– Верно, – согласился я, – нечистая сила повылезала из нор.
Ее губы маняще приоткрылись, блеснули влажные белоснежные зубки, ровные и красиво вставленные напоказ.
– Нечистая сила, – проворковала она, – холодна, а я уже вся горю. Милый Ричард, вы должны меня утащить немедленно в постель и грубо изнасиловать!
Я вскинул брови и поинтересовался лениво:
– Это с какой стати?
– Я в постели выболтаю вам все секреты, – пообещала она.
– О, – сказал я, – тогда марш в койку! Щас только штаны сниму…
Женщины все врут, ничего она не выболтала, но, с другой стороны, и от меня ничего не узнала. Пыталась что-то выведывать, но я вывалил столько дезы, что любой аналитический центр захлебнется, если не успеет вовремя попросить утроения штатов и прибавки к жалованью.
Утолить жар в моих чреслах она старалась, как никогда, что я расценил как повышение моего рейтинга в обществе и могущества, настоящие женщины ни на что иное не реагируют, а Бабетта самая что ни есть.
Утром она упорхнула, нащебетав кучу восторгов и комплиментов, я бы лопнул от гордости, если бы не видел, по какой схеме составлены и какие струнки должны задеть и чему польстить.
Как только влез в штаны, я сразу же поспешил к карте, Бабетта, сама того не желая, проболталась про вариант разработки руды в Шателлене, где у меня богатейшие рудники, и возможности переработки ее рядом уже в Турнедо, где простаивают необходимые мощности…
За спиной страшно полыхнуло, я ойкнул, подпрыгнул и обернулся, свет в самом деле такой яркий, словно я звезданулся головой об угол.
В центре помещения повис слепяще-белый шар огня, сформировался в нечто вроде человеческой фигуры, лицо стало почти людским, только подчеркнуто гневным, яростным и негодующим… хотя историки утверждают, что Тертуллиан именно таким и был.
– Прелюбодействуешь? – прогремел он страшным голосом. – Предал?
Я отшатнулся.
– Предал? Что я мог предать?
– Веру! – грянул он мощно. – Идею! Чистоту и верность! Как ты мог?.. Как ты мог пасть так низко?.. Я уже уверен, тебя надо лишить полномочий паладина!
Я охнул.
– За что?
Он прогрохотал как гром, что приближается с каждым мгновением и вот-вот разнесет здесь все:
– За то… чем ты занимался!.. Я не могу вообразить всю глубину этой похоти, низости и падения…
Я сморщился, сжался в ком, стараясь взять себя в руки и перестать оправдываться вот так жалко, как школьники, которых поймали за курением подъезде, а они рады и тому, что хоть одеться успели.
– Тертуллиан, – сказал я как можно спокойнее, хоть и с бешено стучащим сердцем, – тут другое… ты вряд ли даже поймешь…
– Что? – вскричал он оскорбленно. – Я да не пойму?
Я развел руками.
– Погоди, не кричи и не метай молнии, сперва послушай, а потом бей. Понимаешь, борьба со страстями, подавление и усмирение… гм… весьма достойно.
– Ну спасибо, что похвалил!
– Тертуллиан, дай прохрюкать мои оправдания, что не оправдания вовсе, а объяснения…
Он прогрохотал:
– Объяснения?.. Какие могут быть объяснения, когда все как на ладони? Меня всего трясет от омерзения!..
– На ладони все смотрят на одно, – сказал я торопливо, – но видят разное.
– Как это может быть?
– Тертуллиан, – сказал я самым искренним и чистым от греха голосом, – я преклоняюсь перед святым Антонием, что устоял перед всеми соблазнами. Мне бы его стойкость!.. Однако есть и другой путь…
Он проревел:
– Какой?
Я начал объяснять, как мне казалось, достойно, но все равно это прозвучало как жалкий лепет: