Чувство, сдавившее Десейну грудь, превратилось в боль. В голове мелькали беспорядочные и лишенные смысла обрывки фраз.
Суровым голосом Паже произнес:
— Лишь примерно для одного из пятисот Джасперс оказывается недейственным… — Он простер руки ладонями вверх. — Вы не относитесь к числу этих некоторых. Могу утверждать это. Вы станете человеком с раскрепощенным сознанием.
Десейн взглянул на какое-то здание, на проходивших мимо людей. Все двигались быстро и целенаправленно, словно в танце пчел — эти движения должны были упорядочить его мысли. Но что-то мешало ему.
— Попытаюсь облечь это в выражения внешнего мира, — продолжал Паже. — Возможно, тогда… — Он пожал плечами, оперся о дверцу, наклоняя широкое лицо поближе к Десейну. — Мы просеиваем семена реальности через фильтры идей. Мыслеформы ограничены речью. Другими словами: язык формирует русло, в котором двигаются наши мысли. Если мы ищем новые формы действительности, то мы должны отказаться от языка.
— Какое отношение это имеет к детям? — Десейн кивнул в сторону теплиц.
— Десейн! Мы с вами имеем обычный инстинктивный опыт. Что происходит в психике несформировавшегося человека? Как индивидуальности, как представители отдельных культур и обществ, мы, люди, повторяем каждый аспект инстинктивной жизни, являвшийся неотъемлемой частью существования человечества как вида в течение бесчисленных поколений. С Джасперсом этот связующий элемент нам уже не нужен. Так что, соединять это с жестокостью детства? Нет! Тогда мы получим насилие, хаос. У нас не будет общества. Как это просто, верно? Мы должны перенести ограничивающий свободу порядок на врожденные свойства нашей нервной системы. У нас должны быть общие интересы.
Десейн почувствовал, как его захватывают эти идеи, и теперь он попытался понять смысл фраз, сказанных Паже раньше: «делать акцент на внешних проявлениях детства», «широкий взгляд на вещи».
— Мы должны удовлетворить потребности отдельных индивидуумов в выживании, — продолжал Паже. — Мы знаем, что внешний мир со всей его цивилизацией, культурой и обществом умирает. Они действительно умирают, вы же видите это. И сейчас, когда это вот-вот случится, от родительского тела отрываются частички. Эти частички обретают свободу, Десейн. Наш скальпель — это и есть Джасперс. Подумайте над этим! Вы ведь жили там. Это Вергилиева осень… сумерки цивилизации.
Паже отодвинулся от Десейна и внимательно посмотрел на того.
Десейна же очаровали слова доктора. В этом человеке сохранилась некая сущность, не поддающаяся действию времени — могущественная, накладывающая свой отпечаток на все окружающее.
Над воротником белого халата вздымалась египетской формы голова, выдающиеся скулы, нос времен Моисея. Белые ровные зубы виднелись меж тонкими губами…
Появившаяся на губах Паже улыбка выражала непоколебимое упрямство человека, которого невозможно в чем-либо переубедить. Его взгляд с восхищением скользил по местности, охватывая теплицы и людей, сновавших вокруг.
И в этот момент Десейн понял, для чего был послан сюда. Не просто для того, чтобы составить отчет о рыночной экономике Сантароги. Марден был прав в своих предположениях. Он здесь для того, чтобы сломать эту систему, уничтожить ее.
Вот здесь происходит обучение детей сантарожцев. Детский труд. Паже, похоже, ничуть не волновало, сколько тайн откроется здесь перед Десейном.
— Поехали, — сказал Паже. — Я покажу вам нашу школу.
Десейн покачал головой. Что может случиться с ним там? Случайный толчок в окно? Неожиданный удар в спину, нанесенный ребенком?
— Я… мне нужно подумать обо всем увиденном, — произнес Десейн.
— Вы уверены? — слова Паже прозвучали как вызов.
Десейн подумал о неприступном аббатстве средневековья, о воинах-монахах, которые разительно напоминали Паже и его долину в своей уверенности, позволявшей им бросить вызов внешнему миру. «Но в самом ли деле они имеют эту уверенность? — спросил он себя. — Или же они актеры, загипнотизированные ходом представления, которое разыгрывают?»
— Вы просто плыли по течению, — заметил Паже. — Вы никогда не боролись ни с чем. У вас даже не развит тот наивный взгляд на вещи, который позволяет видеть вселенную, не замутненную всяким философским хламом прошлого. Вас запрограммировали и послали сюда сломать нашу систему.
Десейн побледнел.
— Запрограммированность означает предубежденность, — продолжал Паже. — Потому что предубежденность подразумевает отбор и отталкивание мыслей, а это и есть запрограммированность. — Он вздохнул. — Мы возимся с вами только из-за нашей Дженни.
— Я прибыл сюда с чистой совестью и открытой душой, — сказал Десейн.
— Без предубеждения? — Паже поднял глаза.
— Значит, вы соперничаете с… группами из внешнего мира, доказывая, чей путь правильней…
— Соперничаете — это слишком мягко сказано, Десейн, — перебил Паже. — Сейчас ведется гигантская битва за право контроля над человеческим сознанием. А мы — здоровая клетка, окруженная больными. На карту поставлены не человеческие умы, а их сознание, способность понимать происходящее. Это не борьба за рынки сбыта. Не заблуждайтесь на этот счет. Это борьба за то, что считается самым ценным в нашей вселенной. Там, во внешнем мире, ценностью считают то, что можно измерить, подсчитать или составить в виде таблиц. Здесь же мы пользуемся другими стандартами.
Десейн почувствовал угрозу в словах Паже. Маска притворства была сброшена. Доктор обозначил стороны в этой войне, и Десейну показалось, что он оказался между этих воюющих сторон. Никогда раньше он не оказывался в более опасном положении. Паже и его друзья контролировали эту долину. Инсценировать несчастный случай не составляло для них никакого труда.
— Нанявшие меня люди, — начал Десейн, — считают…
— Люди! — фыркнул презрительно Паже. — Они там… — Он указал рукой за холмы, которые окружали долину, — уничтожают среду обитания. Они превращаются в нелюдей, уничтожая природу! Вот мы — люди! — он ударил себя в грудь. — Они же — нет. Природа — она общая, для всех. Радикальные изменения в среде обитания означают, что ее обитателям тоже придется измениться, чтобы выжить. Нелюди во внешнем мире изменяются, чтобы выжить.
Десейн удивленно уставился на Паже. Да, конечно, так оно и есть. Сантарожцы — консерваторы… они не изменяют свой образ жизни. Он сам тому свидетель. Но Десейна отталкивала его фанатичность, религиозный пыл. Итак, ведется битва за человеческие умы…
— Вы, наверное, говорите себе, — начал Паже, — что у этих придурков-сантарожцев есть некая воздействующая на психику эссенция, которая превращает их в нелюдей.
Эти слова настолько соответствовали его мыслям, что Десейн замер в страхе. Неужели они способны читать их? Может, это побочный эффект действия эссенции Джасперса?
— Вы сравниваете нас с неумытыми, неотесанными потребителями ЛСД, — продолжал Паже. — Чудаки, говорите вы. Но вы сами подобны им, ибо не способны понимать происходящее. А мы все осознаем. Мы воистину освободили свой мозг от всяких оков. У нас есть сильнодействующие лекарства. Это всего-навсего виски, водка, аспирин и табак… и, ах да, ЛСД — вот они, наши самые сильнодействующие лекарства. Но вы должны заметить разницу. Виски и другие депрессанты делают субъекта послушным. Наши же лекарства освобождают человека от животных инстинктов, подавить которые никогда не удавалось… до последнего времени.