– Что случилось с этой долиной? – спросил Джон.
– Кто знает? Деревню может опустошить простой слух. Может быть, здесь прошли беспорядки. Может быть, ее просто сожгли и ушли. Сейчас иногда рассказывают: в следующей долине есть лекарство и женщины. Может быть, люди пришли сюда и обнаружили, что слух ложный.
– Мы идем в Лабораторию самой короткой дорогой?
– Самой безопасной.
«Ага! – подумал Джон. – Самой безопасной! Значит, Херити разбирается в таких вещах. Где он этому научился?»
Дорога повернула вокруг следующего холма, и перед ними открылся вид на деревья, растущие по берегам реки примерно в полумиле впереди. Солнечный свет пробивался сквозь рваный облачный покров. Слева, весь в золотом сиянии, блестел луг. За ним, вдоль берега, высокой изгородью стояли старые вязы, питающиеся течением реки. Они качались на легком ветерке и манили к себе.
– В этой долине охотился Парнелл, – сказал Херити. – У него были английские манеры, это да. Его второе имя было Стюарт, с французским произношением. Чарлз Стюарт Парнелл… как и у Джима Данга. Джим Данг Стюарт!
Джон поразился тому, как сохранилась здесь история. Это был не просто широкий размах исторических событий и дат сражений, а интимные подробности. Парнелл охотился в этой долине! А когда Джеймс Стюарт покинул ирландцев перед лицом противника, ирландцы прозвали его «Джим Данг», Джим-навоз. Это произошло четыреста лет назад, но в голосе Херити до сих пор был яд, когда он произнес это имя. А что с Парнеллом, мечта которого о реформе была убита, когда англичане открыли, что любовница родила ему детей? О Парнелле теперь пренебрежительно говорят, как о ком-то с «английскими манерами»!
– О тех холмах впереди Джойс написал поэму, – сказал Херити.
Джон бросил на Херити хитрый взгляд.
– Он написал и о Парнелле.
– А, так ты любитель литературы! – вскрикнул Херити. – У тебя был дедушка, которому снились ирландские сны, если я не ошибаюсь.
Джон почувствовал пустоту в груди. Он услышал голос Мэри, произносящий: «Я все так же скучаю по дедушке Джеку». Мысли его смешались. «Что бы я ни сказал, Херити все слышит и истолковывает по-своему».
– Куда бы не уехал ирландец, он берет Ирландию с собой, – сказал Херити.
Некоторое время они шли молча. Реку теперь стало слышно, и через просвет в вязах они заметили каменный мост. Далеко впереди, на склоне, была видна крыша мансарды и пятна каменных стен.
Херити, заметив окруженный зеленью особняк, думал: «А вот и голубятня Бранна Маккрея! Скоро мы увидим, из чего сделан этот Джон О'Доннел!»
Священник с мальчиком остановились перед входом на мост и обернулись, наблюдая за приближением спутников.
Джон вышел на мост и поглядел вниз, на течение, где вода перекатывалась через зеленые камни. Луг, который было видно сквозь деревья, спускался к узкой полоске болотистой почвы у реки. Среди болота там и здесь виднелись цветы валерианы и желтых ирисов. Над лугом деловито сновали пчелы, однако из-за шума реки их жужжания не было слышно. Солнце, тепло, река – Джона охватило чувство расслабленности. Он принял от мальчика кусок содового хлеба, на котором лежал тонкий ломтик белого сыра. Мальчик положил локти на каменные перила моста и ел, глядя на воду. Джон почувствовал сладковатый запах его пота. Юные щеки равномерно двигались, пережевывая хлеб с сыром.
«Что за странный ребенок», – думал Джон. Личность, пытающаяся быть прозрачной. Именно здесь! Тем не менее, он здесь. Он ест пищу, которую ему дает отец Майкл. Он привлекает внимание к вещам, пристально глядя на них. Иногда он льнет к священнику, как обиженный зверек, который ищет утешение, как может. А какое внимание он привлекал к себе своим молчанием – просто невообразимо! Протест громче, чем любой крик.
«Я не разговариваю!»
Эти слова повторялись каждый раз, когда Джон смотрел на него. Как протест, это заметно раздражало – особенно Херити.
Джон взглянул на Херити и отца Майкла, стоящих здесь же, рядом со своими рюкзаками, у начала моста, молча поедая пищу и не глядя друг на друга. Херити время от времени поглядывал на Джона и на мальчика. Он медленно ел свой хлеб с сыром, наблюдал за дорогой, которую они прошли, изучая территорию вокруг и высматривая все, что двигалось, что могло бы нести опасность. Осторожный, это слово как раз подходило к Херити. Он так же замкнут, как и молчащий мальчик, но осторожность его была другой. Вот сейчас! Он снова достал свой складной нож! Он всегда чистит себе ногти этим ножом – тщательно и целеустремленно, действуя как заведенный. Прямо врожденная чистоплотность. При этом у него красивые пальцы, длинные и худые, но полные силы. Джон видел, как они сгибаются подобно когтям, и на костяшках выступают сухожилия.
Священник рядом с ним: высокий и худощавый. Очень высокий. Гамлет в темном костюме, черная шляпа надвинута на самые глаза. Его черты напоминали Джону выражение «лошадиное лицо» – выдвинутая челюсть, выдающийся на шее кадык, крупный нос и темные глаза под густыми бровями, широкие и мощные зубы, слегка выступающие вперед. Его нельзя назвать красивым, но лицо это нелегко забыть.
Мальчик, стоявший рядом с Джоном, кашлянул и плюнул в воду. Джон попытался представить мальчика счастливым, радостно забавляющимся, немного пополневшим. Когда-то он был малышом, едва начавшим ходить и, полный радости жизни, спешил на зов своей матери. Все это осталось где-то позади. Крепкий парень. У него здоровый вид, несмотря на пустоту внутри. Умерший, но не мертвый.
Почему мальчик вызывал такое раздражение у Херити? Джон видел, как раз за разом Херити пытался заставить мальчика нарушить обет молчания. «Какая польза в этой клятве? Она не вернет назад умерших!»
Ответа никогда не было. Мальчик только прятался глубже в свою броню молчания. Манера его втягивать голову в куртку наводила на мысль о черепахе, в то же время это сравнение не годилось к нему. Черепаха может спрятать свои уязвимые части тела и наблюдать испуганно, когда пройдет опасность. Мальчик же прятался где-то намного дальше, чем просто в капюшон куртки. Это место было так глубоко, что его глаза даже теряли иногда блеск жизни. Все, что в это время делал мальчик, трансформировалось в мрачное терпение, более тихое, чем просто молчание. Это была бесчувственность, как будто жизненные процессы в нем останавливались, хотя тело и продолжало двигаться. Плоть становилась всего лишь носителем бездейственного духа, массой без внутреннего управления.
За исключением случаев, когда он бросал камни в ручей.
Почему этот мальчик так ненавидел черных птиц? Может быть, он видел, как они садятся на любимое тело? Наверное, это и было объяснением. Где-то лежат побелевшие кости, очищенные птицами, кости, которые когда-то принадлежали тому, кого любил этот мальчик.
Джон доел свой хлеб с сыром, стряхнул крошки и прошел по мосту туда, где стершиеся неровные ступени вели вниз к воде. Остановившись рядом с течением, он присел, зачерпнул холодную воду ладонями и шумно напился, радуясь ощущению прохлады на щеках. Вода имела сладковатый привкус и слегка отдавала гранитом. Услышав рядом шум, Джон обернулся. Мальчик присоединился к нему на ступеньке у воды и пил, встав на четвереньки.