Откуда-то из дальних уголков памяти Рэмси всплыло продолжение: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет».
«Если есть Бог на свете, пусть сделает, что в его силах, для этого храброго парня», — подумал Рэмси. Это была первая молитва, слетевшая с его губ со времен детства. Энсина поразило появившееся жжение в глазах.
«А что, если Гарсия шпион?» — вспомнив голос Гарсии, подумал он.
Эта мысль заставила его поспешить в электронный отсек, чтобы изучить внутренними камерами коридор, в котором произошла диверсия. На камерах был виден только дальний конец отсека реактора. На первый взгляд все было исправно. Рэмси переключился на камеру центрального поста — посмотреть, чем занят Гарсия. Офицер-механик стоял склонившись над поручнями, идущими вдоль левой переборки, побелевшими пальцами вцепившись в них и прислонившись лбом к холодному металлу обшивки.
«Похоже, он нездоров, — подумал Рэмси. — Следует ли мне спуститься и помочь ему?»
Тем временем Гарсия выпрямился и с силой ударил кулаком по стене. В этот момент «Таран» мягко качнуло подводным течением. Гарсия повернулся к приборам, скорректировал отклонение. Рэмси видел, как слезы катятся по его щекам.
Рэмси резко выключил экран, чувствуя, что подсматривает за скрытыми движениями человеческой души, за тем, чего никто не должен видеть. «Что за странная реакция для психолога! Что со мной происходит?» — разглядывая руки, подумал он. Рэмси снова включил экран. На этот раз Гарсия спокойно выполнял обязанности вахтенного.
Рэмси вернулся в каюту, явственно ощущая, что упускает из виду нечто жизненно важное. Почти час он лежал на койке, пытаясь понять, что же это такое. И когда наконец заснул, его снова посетил сон о рыбе.
К началу своей вахты он проснулся с чувством, будто совсем не спал.
Это было время, когда людям казалось, что вот-вот должны разрешиться наиболее важные проблемы мореплавания. Корабли теперь могли ходить в глубине, не поднимаясь на бушующую штормами поверхность океана. Но, как и тысячи раз до этого, когда люди решали одну проблему, вместо нее появлялись несколько новых.
В глубине океана текли великие соленые реки. Их течение не было очерчено твердыми границами берегов. Пластиковая баржа, прицепленная к «Тарану» 600-футовым тралом, крутилась и дергалась, ее заносило иногда на угол, достигающий 60° к основному курсу. Когда течение шло вниз, «Таран» запрокидывало, и приходилось прилагать усилия, чтобы скорректировать ситуацию. Когда течение устремлялось вверх, «Таран» начинал «клевать носом». Палуба подводной лодки часто ходила ходуном, как при замедленном шторме.
Автоматика четко реагировала на большую часть отклонений от курса, но часто суммарные погрешности влекли за собой серьезные ошибки. Поэтому вахтенный офицер постоянно имел при себе транслятор показаний гирокомпаса.
Боннетт перенес один из трансляторов на пульт удаленного управления: во время своей вахты он Должен был заходить в двигательный отсек. Небольшой транслятор автоматического таймера, установленный рядом с гирокомпасом, показывал семь дней, восемь часов и восемнадцать минут от момента отплытия. «Таран» шел в океанских глубинах в нейтральной зоне к югу от Исландии.
«Может, наша миссия окажется простым заданием. Все детекторы указывают на то, что мы одни в этих водах», — думал Боннетт. Ему вспомнилась ночь накануне отплытия, когда он спрашивал, будет ли Хелена верна ему. «Черт, сколько жен моряков…»
В верхнем углу пульта управления зажглась янтарным огнем сигнальная лампочка: кто-то вошел в отсек центрального поста.
— Я на трапе второго уровня в двигательном отсеке, — произнес он в нагрудный микрофон.
— Продолжай свою работу. Мне просто не хочется отдыхать, решил пойти еще раз все проверить.
— Хорошо, командир, — Боннетт повернулся, чтобы проверить ведущие контрольные приборы на переборке реакторного отсека. Даже после того, как они обнаружили тело погибшего офицера безопасности, Боннетт все еще ощущал тяжелый запах в этом носовом отсеке.
Неожиданно его внимание привлекло отклонение стрелки на пульте управления. Температура воды за бортом упала на десять градусов: они вошли в холодное течение.
В селекторе внутренней связи раздался голос Рэмси:
— Говорит Рэмси. Мои приборы показали падение температуры за бортом на десять градусов.
— Что это ты там делаешь, юнга? — сказал Боннетт в нагрудный микрофон.
— В твое дежурство я всегда нервничаю, — ответил Рэмси. — Мне было не заснуть, и я спустился, чтобы проверить приборы.
— Умный мальчик, — сказал Боннетт.
— Рэмси, доложи, на какой глубине проходит холодное течение, — прервал их Спарроу. — Если позволяет наш предел погружения, мы можем спрятаться под этим течением и прибавить скорость. Десять градусов отлично скрывают шум.
— Есть, командир. — И после небольшой паузы: — Приблизительно шесть тысяч восемьсот футов.
— Лес, спускай ее.
Боннетт поставил блок управления на поручни трапа, включил электронное управление рулями глубины. Внезапное изменение показаний прибора измерения давления подтвердило его внутреннее ощущение: они спускались слишком быстро. Течение шло вверх, поднимая трос с баржей. Боннетту пришлось попотеть, прежде чем ему удалось выровнять наклон судна до безопасных трех градусов.
«Таран» опустился на глубину 6780 футов.
Рэмси в электронном отсеке смотрел на транслятор ведущего прибора измерения давления: 2922 фунта на квадратный дюйм. Инстинктивно он взглянул на часть корпуса судна, просвечивающую сквозь лабиринт трубок и кабелей. Он пытался отбросить мысль о том, что может случиться, если корпус не выдержит и взорвется: Кусочки белковой кашицы, плавающие среди обломков.
«Что сказал Рид?» Слова учителя Рэмси вспомнил ясно, в мозгу всплыл даже беспристрастный тон голоса инструктора: «Взрыв внешнего оборудования на сверхглубинах может вызвать ударную волну, способную расколоть подводную лодку. Конечно, все закончится раньше, чем ты успеешь понять, что случилось».
Рэмси вздрогнул.
«Как Спарроу реагирует на возросшую опасность? — подумал он. И после этого: — На самом деле меня вряд ли беспокоит что-либо помимо его способности сохранить мне жизнь».
Эта мысль глубоко потрясла Рэмси. Он внезапно оглядел электронный отсек, будто видя его впервые, будто он только сейчас проснулся.
«Какой я после этого психолог? Разве об этом я должен думать?»
Вместо ответа как бы извне пришла мысль: «Ты прячешься от собственного страха. Хочешь стать частью этого экипажа, маленьким, ничего не значащим винтиком, перекладываешь ответственность и принятие решений на других. Типичный механизм психологической защиты».
А после пришел ответ: «Ты боишься собственного исчезновения».
— Как будто я умер не родившись, — произнес он, мягко разговаривая сам с собой. — Вообще никогда не был рожден.