– Правда.
Вся одежда на эфиопе была изорвана. Плаща, который прикрывал рвань, он лишился, цилиндр истоптали, также отсутствовал один башмак. Но в глаза это не сильно бросалось – босая нога и без носка черная, как-никак эфиоп.
Когда все оказались на улице у микроавтобуса, Абеба потер ладонь о ладонь и сказал:
– Выпить бы сейчас за победу.
– Кого мы победили?
– Свой страх.
– Не знаю, как ты, Абеба, а я с самого начала не боялся, – сказал ветеран афганской войны. – В горах хуже приходилось. Особенно ночью. Ничего не видно, только грохот и вспышки.
– Думаешь, я сегодня много чего видел? Меня как схватили, а я ногой как дал! Видишь, ботинок даже прочь улетел?
Про ноги “афганцу” слушать не хотелось, и он отвернулся.
Дорогин понял, что надо сменить тему.
– Обсуждать драку – последнее дело. Правильно говорят: что после драки кулаками размахивать? А не выпить ли нам, друзья? – вновь поймав взгляд Тамары, которая после драки еще не проронила ни слова, он сказал:
– Всем женщинам, участницам конфликта и нашим боевым подругам, – цветы.
– Я! – выкрикнул Абеба.
– Что ты?
– Я знаю, где можно купить самые хорошие и дешевые цветы.
– Про дешевые мог бы и помолчать, – Дорогин взял его под руку, отвел в сторону, вручил деньги.
– Десять минут, – ответил Абеба, – и я вернусь.
Ждите.
Часов у Абебы не водилось уже лет десять. Но на вокзале этого добра хватает, и никто из прохожих не откажет подсказать, если эфиоп поинтересуется, который сейчас час. Даже забавно – эфиоп не просто грязный и вонючий бомж, а изображает из себя Пушкина, светоча русской поэзии.
В районе, прилегающем к Киевскому вокзалу, народу много. Каждый из этих тысяч людей чем-то занят. Кто-то ожидает поезда, кто-то спешит, кто-то курит, а некоторые просто бездельничают, наблюдая за суетой. Эфиоп торопился. Он двигался настолько быстро, насколько мог. Люди расступались, едва завидев грязного, оборванного человека выдающейся внешности.
– Вон, смотри, негр идет, – показывали пальцами колхозники, приехавшие из глухой провинции, откуда-нибудь из Кривого Рога в столицу России.
– Точно, негр!
– Пушкин идет! – хохотали другие.
– Фу, какой вонючий, мерзкий бомж! – брезгливо отворачивали носы и старались не смотреть в сторону Абебы интеллигентного вида женщины.
С Абебой никто не хотел столкнуться, отскакивали в стороны, наступали друг другу на ноги, иногда извинялись, а иногда ругались матом.
– Куда прешь, как на буфет!
– Да вот, извините, тут этот.., видели, вон чернокожий побежал?
– Где?
А шевелюра Абебы уже плыла шагах в десяти, выныривая, как куча травы, на течении реки. Абеба спешил к цветочным киоскам. Он мог там купить самые лучшие и самые недорогие цветы, благо, был знаком почти со всеми торговцами. А с кем не был знаком лично, то был уверен, что его все равно знают, больно уж он приметный персонаж вокзальной жизни.
– Абеба! Абеба! – услышал он надтреснутый голос и увидел бомжа в пальто неопределенного цвета и в белых туфлях с черными лакированными носами.
Абеба замер.
– Жук, ты что ли! – бомжи поздоровались, как старые приятели.
– Я слышал, тебя менты замели, говорили, что ты попал под замес?
– Кто говорил?
– У нас тут все говорили, что тебя взяли и даже браслеты защелкнули на лапах.
– Было дело…
– Слушай, Абеба, тут у меня, – бомж отвел полу драного пальто, из внутреннего кармана торчало горлышко бутылки. – Смотри, какая штука “Черноголовка”.
Спрашивать, где бомж взял дорогую бутылку, смысла не было. Захочет, сам расскажет, а если не захочет, то из него и клещами информацию не вытащишь, будет держаться, как комсомолец на допросе. Жуку было лет сорок пять, а выглядел он на все семьдесят. Пальто он носил поверх грязной, засаленной черной майки с потускневшим и запачканным изображением черепа и двух молний. Такие майки носят металлисты и байкеры.
На шее у Жука поблескивала толстая цепь из нержавеющей стали.
– Чего тебе рассказать, Жучара? – поинтересовался Абеба.
– Хочу спросить, кто тебя вытянул из кутузки?
– Я в кутузке и не был. В обезьяннике подержали полчаса, а потом за меня заступились.
– Кто это за тебя заступился? – Жук с недоверием посмотрел на Абебу, а тот постучал себя кулаком в грудь.
– Есть у меня друзья, есть!
– Так, может, выпьем? – глядя в глаза эфиопу, сказал Жук.
– Оно, конечно, можно, но я спешу по делам.
– Какие у тебя еще дела? Давай зайдем за киоск или в сторонку отскочим и по-быструхе шарахнем?
Выпить Абебе хотелось так, как может хотеться лишь страждущему в пустыне. У него с утра макового зернышка во рту не было, а похмелиться он так и не успел, да и не за что было. А тут – блестящая возможность поправить ситуацию и решить насущные вопросы. Голова болеть перестанет, в глазах вспыхнут веселые искры.
– Давай, – рубанул рукой воздух эфиоп. И только тут вспомнил, что еще полминуты назад спешил, что он выполняет поручение – купить цветы. – Ну, давай понемногу, а потом я вернусь, и у меня к тому же деньги будут.
– У тебя деньги? Откуда?
– Будут, будут, – сказал Абеба и прошипел:
– Я памятник воздвиг себе нерукотворный…
– Хватит тебе, козел, надоел уже! Дергаешься, как обезьяна, а толку никакого! – и два бомжа заспешили в укромное местечко, известное лишь сотрудникам милиции да таким же убогим попрошайкам, как они сами.
До вокзала было рукой подать, слышались голоса, крики, сигналы машин, грохот поездов, а вокруг не было никого.
– Ну, давай, – свинтив пробку, Жук откупорил бутылку и принялся вливать спиртное себе в рот, скосив глаза к переносице, чтобы не отхлебать больше половины, но и себя не обделить.
У Абебы обильно текла слюна, и он едва успевал ее сглатывать.
– Стоп, машина! – сказал Жук, подавая остатки водки корешу.
Абеба повторил трюк собутыльника, жидкость без остановок перелилась в горло. Жук подал Абебе окурок, они присели на бетонные плиты, затянулись и почувствовали, как блаженство растекается по телу. Минут через пятнадцать Жук напомнил:
– Ты, Абеба, спешил куда-то, говорил, бабки у тебя будут. Хорошо бы добавить, а? Пивком полирнуть или винчиком.
– Точно! – Абеба вскочил, как ужаленный пчелой. – Эх ты, гад, Жучара, чего раньше не сказал? – и Абеба помчался в сторону вокзала.