И сразу же оказалось неправдой, что не было на земле места, где могли бы его ждать, и никому уже не нужен он был, как перекати-поле, гоняемое из края в край степи ветром.
Тот же полковник Привалов, едва завидев его на пороге, уже кричал своей жене, заставляя при ее имени Будулая невольно вздрогнуть:
— А-а, тебя-то мне и нужно! Ты, Клава, только посмотри на него! Теперь он у меня ответит, как пленного повара за генерала выдавать.
Как если бы расстался он с Будулаем только вчера, а не двадцать лет назад. И вышедшая на его крик из кухни жена, вытирая о передник испачканные в муке руки, тоже с ходу заступалась за Будулая:
— Но сперва он должен поесть. У меня как раз обед готов.
— Ты у него и раньше заступницей была. Пусть скажет спасибо, что тогда не под горячую руку к Селиванову, а прямо к тебе в госпиталь попал. Он теперь сполна отчитается, как ротного повара за самого Штеммермана выдавать.
— Зачем же ему отчитываться, если он тут совсем ни при чем?
Привалов непритворно изумлялся:
— Как это ни при, чем? Может быть, ты еще скажешь, что и в разведке тогда не он, а какой-то другой цыган служил?!
Пришло время и Будулаю вставить свое слово:
— Нет, Никифор Иванович, это я служил.
— Вот видишь! — И Привалов торжествующе поворачивался к жене.
— Но этого повара не наша, а шестьдесят третья дивизия в плен брала, — с улыбкой заканчивал Будулай.
У Привалова еще больше округлялись глаза.
— Разве? — Но тут же он отмахивался: — Все равно я вас, разведчиков, знаю, подлецов.
Теперь уже его жена не на шутку ужасалась.
— Как тебе не стыдно! Вы его не слушайте, — говорила она Будулаю, — а садитесь за стол, вот сюда.
А Будулай, улыбаясь, смотрел на Привалова через стол, слушал, с какой он отчетливостью выговаривал «подлецы», и последние сомнения покидали его. Если бы у него до этого и оставались еще сомнения, то теперь уже не было ни малейших: все тот же. Несмотря на то что уже два десятка лет прошло и ни одной черной искорки не простегивало теперь в его некогда густом казачьем чубе, а глаза уже воссияли тускло-хрустальным блеском, как будто подплавились они.
— Пусть говорит что угодно, а вы ешьте борщ, — говорила его жена, подвигая Будулаю тарелку.
Однако и Привалова не так-то легко было сбить с ноги, наступившей на стремя излюбленной темы.
— Самого Конева чуть в заблуждение не ввели. — И все еще густые брови двумя кустами поднимались у него кверху. — Совсем было от него со своим начразведки получили по ордену Красного Знамени за доставку в штаб фронта самого командующего окруженной группировки, когда кто-то досмотрелся, что руки у этого командующего из рукавов мундира по локти торчат… Нет, пусть он сам же и рассказывает тебе. — Привалов спешил расстегнуть воротник своего чесучового, без погон кителя.
Но взором бывшего разведчика Будулай уже успел заметить и другой китель, с погонами и в латах орденов, поблескивающих из-за приоткрытой в соседнюю комнату двери. А его жены, казалось, и вообще не коснулось время. Может быть, и потому, что, так заиндевев тогда на фронте за одну ночь, она теперь только дотягивалась до самой себя. Прерывая Привалова, она лишь подстегивала его:
— Достаточно с меня и того, что я через два дня на третий слышу это от тебя. Ты же не даешь человеку слова сказать. Вы, Будулай, расскажите нам о себе. Мы же не виделись столько лет, и, конечно, за это время вы уже успели найти…
Все так и напрягалось в Будулае. К его облегчению, Привалов тут же и отводил ее слова решительным жестом:
— Об этом вы еще успеете наговориться, ночь впереди. — Он и прежде, бывало, если начинал что-нибудь рассказывать, должен был выговориться до конца. Но перед этим ему требовалось немного помолчать, глядя в одну точку перед собой и заглатывая полуоткрытым ртом воздух, чтобы справиться с разбирающим его смехом. — Вот тут-то и выяснилось, что это всего-навсего повар… «Как же вы, подлецы, могли его за генерала принять?» — «Так они же, товарищ комфронта, из-под Корсуня в одном белье спасались, а этот из них был самый гладкий». — «А как же на нем оказался генеральский мундир?» — «Неудобно же было, товарищ командующий, его в штаб фронта телешом представлять». — И, задыхаясь, Привалов рвал на воротнике своего кителя крючки. — А ротного повара за командующего группировкой этим подлецам удобно было выдавать…
Теперь Будулай наверняка знал, что сегодня еще не раз ему придется услышать это слово. И только тот, кто не знал Привалова, мог бы и не понять, что оно далеко не всегда совпадало у него со своим первоначальным смыслом.
— А ты знаешь, где теперь этот твой начразведки Жук живет? (Нет, Будулай не знал, он только молча ответил на взгляд Привалова своим взглядом.) Он, оказывается, подлец, еще когда корпус от Кизляра наступал, себе для своей будущей послевоенной жизни Ставрополь присмотрел. Там у них с сыном Парамона Самсоновича Куркина целое братство. И нас с Клавдией Андриановной в каждом письме зовут. Но если бы нам теперь поехать по месту жительства всех бывших донцов… — Не договорив, Привалов коротко бросил жене: — Принеси-ка!
И на этот раз без малейшей попытки вступить в пререкания, молча повинуясь его почти фронтовому приказанию, она вышла в соседнюю комнату и, вернувшись, высыпала перед ним из своего передника на клеенку стола целый ворох почтовых открыток и надорванных конвертов. Пальцы Привалова сразу же и зарылись в них, как в песке.
— Многих из них ты, конечно, знаешь, Будулай, но кое-кого можешь и не знать. Иногда у нас в корпусе и до тридцати тысяч находилось в строю. А теперь уже скоро и несколько сот не наберешь. — Пальцы Привалова шелестели в этой почтовой россыпи на столе. — Если теперь к Гайфулину, комэску из шестьдесят четвертого кавполка, перебираться в Армавир, то почему же тогда не к Дудникову в Туапсе, комполка из двенадцатой каде, он тоже из героев герой. А если в Махачкалу к Авсеневу из разведдивизиона, ты его лучше меня знаешь, Будулай, то, значит, отказать Фролову, который от самого Терека шел и умудрился, подлец, перед концом войны ноги потерять, теперь по Киеву на протезах ходит. И полковник Чебураков, бывший начоперотдела, клянется, что у него в Москве тоже лишняя жилплощадь есть. А Тихон Томахин, участник трех войн, вот что теперь пишет мне из Усть-Бузулука… — Поднимая в неуловимо дрожащей руке листок к глазам, Привалов медленно прочел: — «Вспоминаем, Никифор Иванович, те короткие минуты, когда пошли мы на „тигры“. Только шумнул мне казак: „Прикрывай огнем!“ — и пошли в наступ. Покуда подошел эскадрон, у нас восемь горят, а потом мы потеряли друг друга. Я вернулся — ни Зотова, ни Носиченко нету…» — И суровыми глазами Привалов взглянул на Будулая поверх листка. — Героя Корсуня, гвардии сержанта двести двадцать третьего кавполка шестьдесят третьей каде Носиченко ты помнишь, Будулай?
Нет, об этом гвардии сержанте Будулай впервые услышал только сейчас, за этим столом, ведь Привалов только что и сам сказал, что в корпусе было тридцать тысяч человек, а Будулай в другой дивизии служил. Но под взглядом Привалова он ответил: