– Да, – встречаясь с ее тревожным взглядом, ответил Игорь.
Слабым движением руки она провела по вспотевшему лбу, шепотом спрашивая у него:
– Так, может, ты и мою Тамарку знаешь?
– Знаю, – и на этот раз подтвердил Игорь.
Охваченная жгучей тревогой и все еще отказываясь окончательно уверовать в свою догадку, она продолжала допрашивать его:
– Может, ты тот самый… – она смотрела на него с явной надеждой, что он разуверит ее.
Если бы не чистые безоблачные глаза маленькой Люси, заглянувшие при этих словах ему в лицо снизу вверх, может быть, Игорь и покривил бы душой, жалея старуху. Но девочка, притихнув, смотрела на него так серьезно, что он не в состоянии был солгать.
– Это, бабушка, я.
Потрясенная старуха долго сидела после этого молча, в изнеможении положив обе руки на колени и беззвучно приоткрыв рот, и потом разгневанно набросилась на Игоря:
– Что же ты меня тут целый час выспрашивал? Креста на тебе нет!
– Я вас, бабушка, не выспрашивал, – виновато сказал Игорь.
Гнев ее так же иссяк, как и появился, мутные слезы побежали по морщинам, изрывшим лицо.
– Сама, все сама, – забормотала она, хватаясь обеими реками за голову. – Что же это я, старая,
наделала, что мне теперь будет?! Она же никогда мне не простит.
Вдруг ее правнучка, дочка Тамары, бросилась успокаивать ее, маленькими ладошками вытирая катившиеся по морщинам слезы, и потом, обхватив ручонками ее шею, сама громко присоединилась к ее плачу.
Вода обжимала станицу с трех сторон. Питаемый начавшимися на Украине дождями Дон лишь процеживался сквозь четыре донных отверстия, открытых в плотине, а вся остальная масса воды, окружая Приваловскую, надвигалась на нее. Топила низменную степь, займище, приусадебные виноградные сады и те из левад и мелких лесочков, которые лесорубы так и не успели выкорчевать и сжечь в пойме… Как в пору самых больших разливов, выгоняла из нор и лежбищ, загоняя на курганы, на крутые склоны, на островки суши последних обитателей степи – от мышей, зайцев и лис до волков. И до поры до времени они там уживались, как во времена Ноя, в первозданном соседстве и братстве, объединенные ужасом куда более сильным, чем разъединявший их до этого ужас слабых перед сильными. Сколько раз уже бывало, что люди, причаливая к еще незатопленным островкам и курганам, находили там стада зайцев под охраной волков. А на огромных корягах, склу-бившись, плыли ужи и змеи и, достигая плотины, ползли через нее, боясь и не трогая людей. Ястребы, коршуны и орлы, ожиревшие от обилия добычи, дремали на металлических фермах и столбах.
Плыли с верховьев перевернутые лодки, ворота скотиньих базов, а иногда и вагончики трактористов Плыли старые плетни, деревянные корыта и дубовые бочки из-под вина, которое в этих местах давили с незапамятных времен. Уже затопило по низинам виноградные сады в тех колхозах и совхозах, где не успели выхватить и перенести лозы на новые места. А вокруг Приваловской, которая возвышалась на большой круче над всей поймой, вода, разливаясь по улицам только что покинутых жителями хуторов и станиц, свободно заходила в широко распахнутые ворота и по-хозяйски поднималась по ступенькам прямо в дома, в комнаты, осиротело зиявшие нагими стенами. Уже совсем вплотную подходила и к подножию, лепившихся по склону кручи приваловских виноградных садов. Сперва ручейками, а вскоре уже клиньями начинала входить в междурядья раскинутых на деревянных сохах на четыре стороны донских чаш. Бурлила под самой кручей, где на золотых горках уже дозревали гроздья.
Допоздна засидевшись в правлении колхоза, Греков с Подкатаевым и Коныгиным обсуждали самые крайние меры на случай срочной эвакуации станицы, когда вдруг резко, с отрывистыми промежутками, зазвонил телефон. Сняв трубку с рычажка, Подкатаев, ни слова не говоря, передал ее Грекову. Тот сразу узнал голос Автономова:
– Ну как, еще долго намерен к своим казакам ключи подбирать? Они, должно быть, хотят, чтобы Сталин им заполнение нового моря отменил?! – Из трубки кричало на всю комнату. Греков успел заметить, как переглянулись и, сблизив головы, начали шептаться Подкатаев с Коныгиным.
Греков знал, что был только один способ спустить Автономова на землю каким-нибудь его же излюбленным выражением:
– Говори, наконец, по-взрослому! При чем здесь Сталин?
Шептавшиеся между собой Подкатаев и Коныгин удивленно повернули к нему головы. За все время пребывания Грекова в станице они еще ни разу не слышали, чтобы он так повышал голос. А ведь разговаривал он сейчас не с кем-нибудь, а с самим Автономовым, слава о котором уже гремела по всей стране.
На минуту Автономов замолчал, прерывисто дыша в трубку, и воркующе рассмеялся.
– Вот теперь я тебя узнаю. По-взрослому и говорю. Только что лично сам звонил по ве-че. Циклоны разбушевались над всем югом и западом страны, с понедельника синоптики обещают сразу на полтора метра уровень воды поднять. Вот-вот вода начнет прибывать уже не по часам, а по минутам. Время собраний и митингов прошло. Если эти твои казаки не перестанут там своими ржавыми шашками махать, как бы им потом не пришлось требовать уплаты за свои потопленные курени-садочки с самого господа бога.
В трубке щелкнуло.
– Слышали? – поворачиваясь к Подкатаеву и Коныгину, спросил Греков. – Завтра я еду на стройку за автоколонной, а послезавтра вечером все трое встречаемся на бюро райкома.
Над станицей все ниже ходили тучи, окутывая удушьем улицы, проулки, сады. Когда Греков спускался со ступеней правления, чтобы идти домой, уже срывались первые крупные капли дождя. Вдруг зашумело по всем крышам и в ветвях деревьев, затрещали в виноградных садах сохи. Оглушительно лопнуло над самой головой небо, и сразу хлынул ливень. Сняв и нахлобучив на голову плащ, Греков бросился бежать по центральной улице станицы домой. Но вскоре он услышал за собой, как кто-то сперва его догнал, а потом, тяжело дыша, пошел рядом. Он повернул голову:
– Паша, это ты? Откуда?
– С последнего педсовета, – шагая рядом, ответила она и жалобно попросила: – Вы бы, Василий Гаврилович, и на меня нахлобучили свой плащ.
В эту секунду прямо перед ними в просвете улицы, прорезавшей станицу из края в край, ослепительно. вспыхнуло. Четко выписалась на незатопленной еще песчаной косе большая старая верба, а само небо, казалось, раскололось прямо перед ними. Паша схватила Грекова за руку.
– Быстрее, вот уже мой дом.
И только они успели добежать до ее дома, как снова вспыхнуло и ударило теперь уже у них за спиной. С удвоенной силой полил дождь.
– Но мы от него ушли, – радостно смеялась Паша, вводя его в дом и закрывая за собой дверь. – Теперь не страшно. Сейчас я зажгу лампу, и мы с вами, Василий Гаврилович, поужинаем.