Новая волна грозовых ударов опять накатывалась на станицу. Безостановочно звенькали в рамах стекла, дом ходуном ходил. Ни единого шороха не доносилось из противоположного угла, где лежала на своей койке Паша, пока Греков вдруг не услышал смех:

– Я знаю, зачем Алевтина позволила теперь твоему сыну приехать к тебе. Ты меня прости, я ее хорошо помню. У нас ребятишки за Доном находили немецкие мины и лотом подрывали, стервецы, кручу. Так и она хотела твой дом подорвать. Что же ты молчишь, удалось это ей или нет?

Ответ Грекова прозвучал совсем глухо:

– На этот вопрос, Паша, я пока и сам не могу себе ответить.

– Значит, удалось. Зная Алевтину, я даже могу себе представить, как все это могло быть. Сперва твой сын с твоей новой женой могли задружить, а потом…

В это мгновение рвануло совсем рядом во дворе. Все осветилось, лампа подпрыгнула на столе.

Паша вскрикнула:

– Мне страшно, Вася, я уже тебе сказала, что боюсь с детства грозы. Ой, как страшно! – После нового удара грома опять вскрикнула она на своей койке, и из угла донесся до Грекова ее совсем жалобный голос: – Ты только не подумай чего такого, это я не к тому, чтобы ты меня пожалел. Я правда, Вася, любила тебя, а теперь это прошло. И после я так больше никого и не сумела полюбить. Должно быть, на всю нашу станицу одна такая глупая была, но чтобы без любви, как другие, я не смогла. У меня бы это все равно не получилось. Все чего-то дожидалась. И тебя я позвала сегодня к себе не за чем-нибудь таким, ты же знаешь. Грозы у нас каждое лето, но такой еще не было. Я хоть и боюсь их, но уже притерпелась. Как-нибудь передрожу и теперь. Твоя новая жена пусть сейчас спокойно спит. Спи и ты, теперь уже до рассвета совсем немного осталось.

Грекову непонятно, почему его все больше начинает сотрясать эта крупная дрожь, настоящий озноб, хотя в доме с низкими потолками совсем тепло, а теперь, когда так сгустился горячий воздух, как это всегда бывает во время летней грозы, и клубящиеся тучи стелются за окнами над самой землей, совсем стало душно. Нечем дышать. Но все-таки Греков не может унять холодного озноба, хотя пот и льется с него ручьями. Вспышками озаряется внутренность дома. Греков видит, что Паша уже не лежит, а сидит на кровати в ночной сорочке, свесив на пол босые ноги, и до него доносится ее умоляющий шепот.

– Тебе меня совсем не жалко, Вася, а я еще никогда так не боялась. Сама не знаю, что со мной. Что же ты не идешь ко мне? Теперь уже все поздно, и я не буду тебя у твоей жены отнимать, я только хочу, чтобы ты один раз побыл со мной. У меня за эти двадцать лет так никого и не было, и после тебя не будет никого. Ты мне не веришь? – И Греков слышит, как в прерывистом голосе Паши появляются какие-то новые нотки. – Ну тогда я к тебе сама приду. Что же ты молчишь?

24

В приемной политотдела Люся Солодова перепечатывала на машинке какую-то большую бумагу. Греков знал за ней привычку внезапно краснеть. Вот и теперь она залилась при его появлении краской до самых ключиц, выступавших из-под плечиков ее летнего сарафана, и едва слышно пролепетала что-то в ответ на его «добрый день».

Притихнув в приемной, Люся ждала, что Греков вот-вот позовет ее к себе звонком и она войдет к нему с папкой первоочередных бумаг, ожидающих его решения и подписи. Кроме этого, он должен познакомиться с протоколом заседания парткома, которое состоялось во время его командировки.

Она достала из ящика столика зеркальце и провела по щекам напудренным пушком, а по губам карандашиком помады.

Звонок телефона на ее столике, слева от машинки, не дал ей завершить все эти приготовления должным образом. С раздражением она сняла трубку. Не успеет начальник политотдела появиться в кабинете, как его тут же начинают обстреливать звонками. А до этого все как воды в рот набрали. Она узнала голос Федора Сорокина.

– Хозяина, – небрежно бросил он в трубку.

– Нет его, – ответила Люся.

– За нечестность взгреем на комитете, – отпарировал Федор. – Во-первых, мне с плотины виден его «газик». А во-вторых, если у меня не повылазили очи, он только что и сам вышел из «газика».

Пришлось Люсе молча переключить рычажок телефона. Но, переключив, она некоторое время продолжала держать трубку у своего уха, убеждаясь, что они соединились, да так и забыла положить ее на рычажок, заинтригованная их разговором.

– Василий Гаврилович, с приездом, – сказал Федор.

– День добрый, – по обыкновению ответил Греков.

– А я вижу, ваш плащ промелькнул…

– У тебя что-нибудь срочное ко мне, – прервал его Греков.

– Да. Сейчас я сяду на попутный самосвал и через десять минут буду у вас.

– Нет, придется отложить наш разговор.

Люся услышала, как Федор испуганно взмолился:

– Его, Василий Гаврилович, никак нельзя откладывать.

– Я, Федор, всего на полчаса сюда заехал. Ты представляешь, сколько у меня за это время скопилось всего.

Люся едва узнавала голос Федора, всегда по-автономовски уверенный.

– Представляю.

– Ну тогда давай по телефону.

– По телефону об этом нельзя.

В щель неплотно закрытой двери в кабинет Люся увидела, как Греков начал быстро перелистывать на столе свободной рукой перекидной календарь. Сердился.

– Все телефонистки у нас твои же комсомолки, а Люся вообще не имеет обыкновения подслушивать, – непреклонно сказал Греков.

Люся осторожно положила трубку на рычажок телефона и покраснела так, как, должно быть, умела краснеть на всей стройке только она. С трудом различая клавиши пишущей машинки, она стала опять

отстукивать протокол заседания парткома. Теперь до нее лишь иногда доносилось из кабинета сквозь треск машинки то, что говорил Греков по телефону, а тс, что говорил ему Федор, она уже не могла слышать, хотя, по совести сказать, и многое отдала бы за то, чтобы узнать продолжение разговора. Она была уверена, что догадывается, о чем речь. Однако можно служить только одному из двух богов: богу честности или богу любопытства. Еще немного Люся побарабанила пальцами по клавишам машинки и, опять заливаясь краской, потянулась к трубке телефона, услышав, как Федор угрожающе предупредил:

– Но в таком случае мне придется прочесть вам по телефону одно письмо.

Услышала Люся и то, как явно испугался Греков:

– Если только не очень длинное.

Федор торжествующе засмеялся:

– Самое короткое на свете.

– Тогда читай, – вяло согласился Греков.

В щель неплотно закрытой в кабинет двери Люся видела, как нижняя губа у Грекова все больше брезгливо отвисала.

– «Не пора ли комитету ВЛКСМ, – читал Федор Сорокин, – поинтересоваться, откуда у Тамары Черновой ребенок. Не к лицу члену комитета комсомола великой стройки коммунизма разбивать чужую семью».