– Дай сигарету, курить хочется.
Подберезский сам раскурил сигарету и бережно вправил в израненные губы Комбата. После первой затяжки Рублев закашлялся: так может кашлять старый больной чахоточный. Затем еще несколько раз затянулся.
– Гадость какая! А мне, Андрюха, казалось, табачный дым – приятная вещь. А он гадкий.
– Гадкий, гадкий, Иваныч! Очень гадкий! Я тебя сейчас буду кормить.
– Ага, хорошо. Щей хочу, Андрюха, щей из квашеной капусты со сметаной. – Редких таких щей, без мяса.
– Сейчас сделаем, Иваныч, чего пожелаешь, все сделаем!
Через двадцать минут перед Комбатом стояла тарелка щей, принесенная из ресторана. Рублев медленно ел.
– Ну, как ты?
– Я ничего, Андрюха, ничего. Спасибо тебе, что запер меня там.
– Я боялся, Иваныч, но пойми-.
– Я все понимаю, Андрюха, все.
– Что с тобой было, может, расскажешь?
– Нет, не расскажу. Я об этом никому не расскажу и никогда. Никогда, Андрей! И не спрашивай у меня, никогда не спрашивай.
Бахрушин, узнав, что Борис Рублев пришел в себя и больше не просит дозу, был крайне удивлен.
– Я подъеду, Андрей.
– Не надо, Леонид Васильевич, он пока никого не хочет видеть, только все время спрашивает о каком-то мальчике. А что за мальчик, рассказывать не хочет.
– Ладно, может, потом как-нибудь расскажет, – Бахрушин был обрадован, но все еще сомневался, так ли обстоят дела, как их описывает Андрей Подберезский.
Андрей не отходил от своего командира ни днем, ни ночью. Он уговаривал его, заставлял есть, пить молоко, всевозможные соки, заставлял лечь спать.
Комбат кивал, соглашался, ложился, отворачивался к стене, но почти не спал, лишь иногда проваливался в какое-то кошмарное забытье. И главным в этих страшных видениях была железная дверь с толстым стеклом-экраном, за которым появлялись безобразные лица лысого санитара по кличке Хер Голова и капитана Грязнова.
И постепенно у Комбата в голове начала складываться, правда с большими провалами, с черными дырами, картина происшедшего. Многих деталей недоставало, но многие он видел и все время пытался расставлять их на нужные места.
"Вот вокзал, вот мальчишка с ведром, магазин, одежда, медальон… Да, медальон, он оставил медальон ювелиру, оставил и забыл забрать, не успел. А ведь надо, ведь у мальчишки это самая ценная вещь, самое дорогое в жизни – то, что связывает его с прошлым. А я, в какой жизни сейчас?
Все, что было, тоже в прошлом."
Медальон с фотографией не выходил из головы Комбата, как острая заноза не выходит из пальца, и прикосновение к занозе вызывает нестерпимую боль.
«Медальон… Где же я его оставил?» – и Комбат вспомнил ювелира, у которого оставил медальон.
Когда появился Подберезский, Комбат посмотрел ему прямо в глаза.
– Андрюха, мне надо отсюда уехать.
– Куда угодно, Иваныч, я тебя завезу.
– Тогда поехали.
– Что, прямо сейчас? Еще утро.
– Утро? А какое сегодня вообще число и что делается на улице?
Подберезский назвал число, день и месяц и понял, что его друг, бывший командир Борис Рублев, даже не понимает, даже не отдает себе отчет, что прошел месяц с того дня, как он исчез.
– Нам надо ехать.
– Надо позавтракать, Иваныч.
– Потом, Андрей, потом.
– Хоть сок выпей.
– Нет, сока не хочу, выпью молока, горячего молока, спешу.
– Да-да, сейчас согрею.
Андрей вскипятил молоко и налил в кружку. Комбат дрожащими руками держал кружку и пил. Молоко текло по небритому подбородку, по искусанным в кровь губам.
Наконец, допив молоко до последней капли, он поставил чашку.
– Ну вот, подкрепился. Представляешь, Андрей, на пищу не могу смотреть.
– Худо тебе, Иваныч?
– Уже ничего, немного полегче, уже терпимо. Первые дни, вот тогда было худо, а сейчас уже ничего.
Подберезский даже не курил в присутствии Комбата, понимая, что у того это может вызвать раздражение и неприятные чувства.
– Тебе одеться надо, Иваныч. Вот, бери из шкафа все, что нужно.
Когда Комбат разделся, Подберезский взглянул на него и тут же отвернулся. Рублев этот взгляд перехватил.
– Что, как из концлагеря?
– Да, наверное, в концлагере выглядят получше, чем ты, Иваныч.
– Ничего, ничего, Андрюха, были бы кости, а мясо, ты же знаешь, нарастет.
– Да, да, нарастет.
Комбат едва смог сесть в машину и тут же откинулся на спинку заднего сиденья. Крупные капли пота усыпали его лицо.
– Черт побери, совсем слаб, словно на гору взобрался.
– Куда едем?
– Ко мне домой. Там неподалеку есть ювелирная мастерская.
– Чего-чего? – не понял Подберезский.
– Ювелирная мастерская, говорю, мне там одну вещичку забрать надо.
– Крестик, что ли, или кольцо?
– Нет, Андрей, не крестик и не кольцо.
– А что?
– Увидишь.
Когда они приехали на место, Комбат с помощью Подберезского вышел из машины и с трудом поднялся на крыльцо. Ювелир был на месте, он с удивлением посмотрел на изможденное, небритое лицо Рублева и сразу не признал заказчика.
– Давно, очень давно я оставил у вас медальон, его надо было починить.
– Медальон? Какой? – насторожился ювелир.
– Медальон, вроде бы серебряный, маленький такой, квадратный…
И ювелир вспомнил медальон, который лежал в верхнем ящике его рабочего стола. Выдвинул ящик, но отдавать его не спешил.
– Так вы же говорили, что придете завтра?
– Да-да, говорил, обещал.
– И не пришли, – произнес ювелир.
– И не пришел, это точно. И вообще мог не прийти.
– Наверное, вы были в больнице?
– Да, был.
– Пожалуйста, возьмите.
Комбат хотел расплатиться, но ювелир покачал головой.
– Вы мне заплатили сразу, а работа не очень сложная, хотя и повозился с ней.
Комбат держал на дрожащей ладони медальон, всматривался в лицо мальчика на фотографии.
– Этот мальчик? – спросил Подберезский.
– Ага, он, – сказал Комбат, бережно сложил медальон и спрятал в карман.