Наконец, еще несколько раз конвульсивно дернувшись, Даша затихла.
Синеглазов вожделенно облизал пересохшие губы, провел мокрыми ладонями по лицу.
Наташа смотрела на мертвую сестренку. От страха она уже не могла даже плакать. Ее лицо кривилось, и казалось, она вот-вот лишится чувств.
– А теперь ты!
Синеглазов переступил через край ванны и встал перед девочкой.
– Возьми в рот! – он принялся водить своим членом по лицу девочки.
Та что-то бормотала, отворачиваясь. Но Синеглазов сжал ее лицо так сильно, что рот девочки открылся, а глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
– Ну же! Ну же! – приказывал он, сладострастно вздыхая.
Через двадцать минут он привязал Наташу к змеевику.
Она была без сознания. Вода медленно уходила из ванны. На дне лежала бездыханная Даша. Синеглазов дрожал от возбуждения. Он принес фотоаппарат и начал снимать. На какое-то мгновение, может быть, от ярких вспышек, Наташа пришла в себя, но тут же снова лишилась чувств.
– Ах, проказница, – сказал Синеглазов и, аккуратно прикрыв объектив, облил девочку ледяной водой, желая, чтобы как можно скорее она пришла в себя.
Это ему удалось. И он стал мучить Наташу. Он глумился над ней так, как позволяла его фантазия. Затем ударил ее по голове и, бросив, занялся мертвой сестрой. Кричать Наташа не могла. Она висела, привязанная к трубе, по ее лицу текла густая теплая кровь.
Синеглазов, оставив утопленную, принялся своим шершавым языком слизывать кровь с лица Наташи.
– Какая ты сладкая! – шептал он ей в ухо. Девочка ничего не отвечала.
Она еще была жива, но жизнь постепенно покидала ее, по капле, вместе с кровью, вытекая из тела.
Затем Синеглазов вновь фотографировал, время от времени поглядывая на свой возбужденный член. А затем, когда обе девочки уже были мертвы, он обессилев от пережитого возбуждения, залез в ванну, лег на их тела и пустил теплую воду. Он лежал на трупах девочек, постанывая и покусывая губы.
– Вот это да! Вот это здорово! – говорил он сам себе. – Такого у меня еще никогда не было. Две – и такие хорошие, такие тихие. А главное – одинаковые.
После ванны и контрастного душа, он принес свой неизменный чемодан с хирургическими инструментами. Потрескивали связки, рассекаемые скальпелем, кожа расползалась, тела истекали остатками крови. Через полчаса в прихожей уже был расстелен целлофан, и Григорий Синеглазов занялся своим привычным делом.
Он тщательно, как продавец в мясном магазине, раскладывал куски человеческого мяса, отдельно связывал руки, отдельно ноги. А вот для каждой головы он сделал свой пакет, и это принесло ему радость.
– Пусть говорят, что я зверь, пусть думают, что я нелюдь, но я вполне нормальный. И почему это я, Григорий Синеглазов, должен отказывать себе в удовольствиях? Каждый получает их так, как может. Одни пьют водку, кто-то колется, при этом ничем не рискуя. Я же рискую своей жизнью! И, наверное, это приносит мне наибольшее удовольствие.
Аккуратно завязывались бантики на бечевках, аккуратно составлялись пакет к пакету. Затем были вытащены из стенного шкафа две спортивные сумки. То, что еще недавно смеялось, плакало и молило о пощаде, было мертво. В ванной стоял странный сладковатый запах.
Синеглазов взял освежитель и обильно полил все вокруг себя.
– Да, я научился работать, – самодовольно пробормотал он, – нигде ни капли крови, – и втянул через ноздри запах «Лесной поляны», затем посмотрел на свои руки.
Единственное, что вызвало неудовольствие, – это глубокие царапины на запястьях.
– Стерва! – сказал он, вспоминая, как отчаянно царапалась девочка, когда он ее топил. – Настоящая стерва! Царапается, как кошка. Ну, конечно, за жизнь можно было и постоять.
Синеглазов взял дорогую туалетную воду и полил себе на запястья. Спирт, попав в раны, вызвал боль. Синеглазов поморщился и по-детски стал дуть на поцарапанные запястья.
Все было закончено. Синеглазов унес фотоаппарат, предварительно вытерев его сухой фланелевой салфеткой. Инструменты он тоже протер и собрал в чемоданчик. Квартира была чиста и прибрана. У двери в прихожей стояли две спортивные сумки. Впечатление было такое, что хозяин собрался куда-то уезжать.
Синеглазов снял с вешалки куртку и бросил ее на сумки. Вот сейчас окончательно стало похоже, что хозяин собирается куда-то ехать.
Зазвонил телефон. Синеглазов взял трубку.
– Алло, Наташу можно? Пригласите, пожалуйста, – послышался мягкий женский голос.
– Кого-кого? – вздрогнул Синеглазов, и его сердце зашлось от холодного ужаса.
– Наташу пригласите, вы что, плохо меня слышите? Я же знаю, что она у вас.
– Какую Наташу? Вы куда звоните?
– Я знаю, куда звоню. Пригласите мою дочь.
Нервы Синеглазов сдали, и он вдавил рычаги аппарата, чувствуя, что теряет сознание.
– Боже, неужели?.. – воскликнул Григорий, тяжело опускаясь на кожаный диван.
Он услышал, как скрипнули пружины, но ему показалось, что это хрустят и ломаются его кости в руках безжалостного палача. Холодный пот выступил на лице, обсыпав лоб крупными бусинами. Синеглазов почувствовал, как сделались липкими ладони, по позвоночнику побежали холодные струйки. Он еще раз взглянул на сумки, и его сердце вновь зашлось от леденящего душу ужаса.
– Наташа… Наташа… Как же они узнали, что она у меня? – лихорадочно соображал Синеглазов, не находя никакого разумного объяснения.
Ведь никто из жильцов подъезда не видел, как он стоял и разговаривал с девочками на лестнице не видел, как они вошли к нему. Боже, надо сумки куда-то спрятать!
Синеглазов схватил сумку, которая стояла ближе к нему, и, кряхтя и пошатываясь, поволок ее на балкон. Почему именно на балкон – Синеглазов не знал. Балкон в его квартире был завален всяческим хламом. Грудами лежали пустые бутылки, стояли большие пустые коробки. Вот именно в эти коробки Синеглазов и решил спрятать сумки, решив, что это самое надежное место и что никто не станет там рыться. Уж если у него у самого руки не дошли навести на балконе порядок, то навряд ли, увидев завалы, кто-нибудь другой туда сунется и станет их раскапывать.
Он вытащил большую картонную коробку из-под телевизора и бросил в нее одну из сумок. Набитая человеческим мясом, она тяжело упала. Синеглазову даже показалось, как в ней что-то захрустело.
«Как же?.. Как же они узнали? – неотвязно крутилась в голове одна мысль. Он кинулся с балкона в прихожую и судорожно схватил вторую тяжеленную сумку. – Кто им мог подсказать? Меня же никто не видел! Если меня найдут?.. Если схватят?.. Тогда – все!»
Только сейчас он понял, что ему не нужна слава, что самым ценным у него является жизнь, что ею он дорожит больше всего остального, что у него есть.