– Машка! Актриса из тебя получится средняя, будешь всю жизнь говорить «Кушать подано!». – Юрий Сергеевич теребил серый проводок слухового аппарата. – Это как в кордебалете, всю жизнь танцевать у воды... Как говорил Дед, в творческих профессиях человек либо талант, либо...
Маша вздохнула. Дед говорил «либо дерьмо»...
– Я не талантливая, вы хотите сказать, – угрожающе нахмурилась Маша.
– Надулась, Птеродактиль Варфоломеевич. Не обижайся, ты у нас очень талантливая, – вмешался Костя. – Понимаешь, самое опасное для человека – ошибиться не когда у него вообще нет таланта, а когда он небольшой... – Костя смущенно закашлялся и показал Маше треть пальца, – ма-аленький такой талантишка... А в тебе всего по чуть-чуть...
А Юрий Сергеевич быстро, как хирург, делающий решительный надрез, добавил:
– Учись на искусствоведении. Ведать искусством безопаснее, чем творить самой. Стихи пиши, рисуй, делай что хочешь... только, ради бога, не для чужой оценки. Счастливей будешь. На этом пути самое страшное – начать и не состояться. Или, еще хуже, хорошо начать, не удержаться и потом всю жизнь изображать кирпичную кладку с помощью краски. – Он запнулся, виновато взглянув на Костю, и извиняющимся жестом легко коснулся его руки.
– Юра прав, – решительно ответил на его жест Костя. – А ты знаешь, Свинюша Заморская, как бывает, когда с утра занимаешься какой-то вымученной чепухой, делая вид, что у тебя есть еще очень важные дела. Потом садишься за стол и тупо смотришь на пустой лист. Или еще хуже – пишешь и все время боишься, что плохо или что хуже, чем первое, которое всем понравилось... А потом вспоминаешь, что, слава богу, и правда нужно срочно пойти куда-то... или еще лучше, кто-то позвонит, и ты радуешься – ага, вот теперь точно нужно идти...
– Ты успешный художник, тебя знают и хотят... – осторожно отозвался Юрий Сергеевич.
Мужчины разговаривали между собой. Как будто Маша и не сидела рядом, скрючившись на стуле и испуганно переводя взгляд с одного на другого. Они нечасто допускали друг друга в сокровенное. Что там было в их сокровенном? Да то же, что у всех – детские обиды, любовная неудовлетворенность, страх, что годы прошли, а ты или еще нет, или уже нет. Одним словом, все, о чем болтать не нужно, но необходимо знать, что с этим человеком можешь по большой дружбе об этом поговорить, пусть даже и не словами, а в душе.
– Да. Я художник. На «Ленфильме». Художник типа говно. Я давно уже не пишу, только работаю. И если кто-то мне говорит: ты, мол, используешь одни и те же приемы, не растешь профессионально, я отвечаю, что меня приглашают, и ладно. А этот кто-то мне эдак презрительно, с поджатыми губами: «Ну, если тебе только это надо, а творчество тебя не интересует...» – Костя повернулся к Маше: – Зачем тебе с кем-то толкаться, Принцесса?
Маша обиженно смотрела в сторону полными слез глазами. Ей совсем не хотелось ведать искусством.
Костя постучался в кабинет к декану в Академии художеств. Толстуха декан занимала свое место последние сто лет и славилась тем, что никого не принимала по блату.
– Ну и что? – басом спросила она, едва взглянув на Костю.
– Девочка мне как родная. Знаете, хочется быть уверенным, что поступит... Она внучка академика Раевского, – зачем-то добавил он.
Декан молчала. «Есть же у некоторых дар так долго держать паузу в разговоре, что ты начинаешь глупо егозить, преданно заглядывая в глаза», – думал Костя.
– А... что я могу для вас сделать? – промямлил он сакраментальный вопрос, намекая на то, что он тоже небезызвестный в этом мире человек и кое-чего стоит.
– Возьмите кисть и покрасьте стены в коридоре, – ответила декан.
Костя посмотрел на нее в ошеломлении, будто она только что встала, вышла из-за стола и с размаху прошлась пыльной тряпкой по его лицу. Наконец, вдоволь насладившись растерянностью просителя, толстуха милостиво спросила:
– Учиться-то ваша Принцесса, внучка академика, умеет?
– Учится чудно-с, – поклонился Костя. – Раевская Мария Юрьевна наше фамилие-с. Благодарствую.Тоненькая джинсовая Маша, такая скромно-модная, золотые сережки-колечки, золотой кувшинчик на тонкой цепочке лежит на полной груди, обтянутой белой рубашкой... Маша стояла в курилке Мухи, как выставленная из буфета нарядная чашка. Вместе с Машей на искусствоведении в Академии художеств учились нарядные, скучненькие, надменные, в меру склонные к «прекрасному» девочки из хороших семей. Факультет культурных невест, как филфак. Дружбы с ними получались легко, но было скучновато, все равно как долго лизать леденец, чувствуя, как постепенно истончается вкус. В сентябре Маша отправилась в Муху навестить подружку, с которой прежде училась в художественной школе. Подружка поступила на «Моделирование костюма» и взахлеб рассказывала Маше, какие потрясающие люди учатся в Мухе, поэтому ознакомительный поход в другой институт был для Маши как вылазка разведчика.
Маша неумело курила, скорее, просто держала коричневую длинную сигарету «More», «стреляя» глазами во все стороны, и ждала свою первую любовь. Полки книжных магазинов заставлены пособиями для взрослых «Как найти свою половину», «Как познакомиться с будущим партнером» или даже «Как узнать свое счастье». В них учат, как ловко подстроить случайную встречу с присмотренным объектом, а также предлагают на выбор несколько тем для непринужденной беседы. Единственное, что необходимо для знакомства в юности, – это просто подойти и познакомиться. Как дети в песочнице предлагают друг другу совочек и меняются формочками – давай, мол, играть вместе.
Цыганистого вида парень в вытертых на коленях джинсах, высокий, обаятельно сутуловатый, небрежно раздвинув по дороге стайку девочек, подошел к Маше каким-то особенным пружинистым шагом, словно подтанцевал.
– Девушка, я вас, кажется, где-то видел... – Он нарочито стеснительно улыбнулся, подчеркивая пошлость такого примитивного способа знакомства. Насмешливо прищурившись, парень неожиданно наклонился и клюнул Машу крючковатым носом в руку. А когда он поднял голову, Маша почти задохнулась. Со слегка искривленным носом, темными, почти черными глазами и неясной полуулыбкой, он оказался красивым какой-то промежуточной красотой, еще не восточной, но и не бледной русской.
– Я в кино снималась, – скромно потупившись, ответила Маша. Имелось у нее на всякий случай одно самое застенчивое выражение лица, которым она всегда пользовалась, когда очень хотела произвести впечатление. – Я актриса.
– Ах, актриса... – протянул парень. Кажется, на него это не произвело впечатления. – Я – Антон. Но вы, госпожа актриса, можете называть меня как угодно – Тони, Антошка, Тотошка или даже Кокошка. – Он опять улыбнулся.
Вот от этой нахально-победительной улыбки Маша и пропала. Со своим детским эталоном мужской красоты она рассталась мгновенно. Антон (назвать такого красавца именем рыжего героя мультфильмов или крокодиленка Тотоши было немыслимо) красивей атлантов. У атлантов только мраморная стать, а у него и стиль, и обаятельная мужская наглость. Вместе с атлантами был сметен Дядя Федор.