– Если правительственная, то милиция была бы...
– Любинские так и не пришли... – прошептал Маше Юрий Сергеевич.
Среди такого многолюдья, обшей любви, всего лишь нет школьного друга...
– Боба мог бы и позвонить, – басом ответила Маша.
Маша и не надеялась вдруг обнаружить Антона в этой толпе. Не в его стиле вот так прийти, лирически постоять в сторонке, чтобы поймать прощальный Машин взгляд. А вот Боба... она была уверена, что Боба придет ее проводить и объяснит наконец, ЧТО ОНА ЕМУ СДЕЛАЛА! Ничего она не понимает в этой жизни, ну ничегошеньки!Найджел огромным черным комом метался по клетке, возмущаясь лишением свободы и подлым намерением людей в форме отправить его вместе с чемоданами в багаже. Успокоился он, только когда убедился, что справедливость восторжествовала, – его выпустили из клетки и погрузили в машину уже как полноправного члена стаи. Вслед за Найджелом в машину уселась Маша. Терьера не пропустила таможня. То ли не удовлетворяла правилам клетка, то ли неправильно были оформлены документы на самого гордеца Найджела. У Юрия Сергеевича, Ани и Маши правильно, а у Найджела Раевского Первого нет.
С толпой провожающих Раевские вернулись домой. Еще неделю провожались, пока исправляли найджеловские документы.
Во второй раз уезжали обыденно. Все, и провожающие, и сами герои дня, устали от пафоса.
На улице ждали машины везти в аэропорт, а Юрий Сергеевич с Костей молча смотрели футбол. «Спартак» (Москва) – «Динамо» (Киев).
– Пора, опоздаем!
– Досмотрю, и поедем, – ответил Юрий Сергеевич.
Злилась Аня, удивлялась Маша – отец не отличался эксцентричностью, никогда не опаздывал, к тому же, по лекторской привычке, всегда приходил на пять минут раньше назначенного времени, да и футбол не слишком любил. Что это с ним – «Спартак» (Москва) – «Динамо» (Киев)?Толпа была уже не такая плотная, как в прошлый раз. Что вытягивать шею, их нет – Володи, Зины, мальчиков... и Алешки Васильева тоже нет – то есть Аллочки с Наташей.
– Дядя Федор, до свидания! – закричала Маша, пройдя паспортный контроль. – Я уже не местная, целую тебя из заграницы! До свидания! Приедешь?
– Куда ж я без тебя! Принцесса! – махал руками Дядя Федор.
Маша уже не услышала, догадалась.– Вино, минеральная вода, сок? – спросила Машу стюардесса.
– Минеральную воду, пожалуйста. – Маша зашептала на ухо отцу: – Весенним постом Щербацкие уехали за границу, лечить Кити от несчастной любви.
Пошевелив проводок, Юрий Сергеевич наклонился к Маше.
– Кити заболела, отказав Левину... потому что думала, будто любит Вронского. Так?
– Кити – дрянь! – выплюнула Маша так яростно, словно Кити была ее личным врагом. – Ей было все равно, кто – Вронский или Левин. И заболела она от ужаса, что упустила обоих!
– Ты думаешь? – удивился Юрий Сергеевич. – Это новый, необычный вклад в литературоведение...Последний раз Наташа держала в руках двухкопеечную зеленую тетрадь в смешную косую линейку в первом классе. Ей, кстати, раньше всех в классе разрешили писать во «взрослой» тетради в линейку. Откуда здесь, в Бобиных вещах, между двумя аккуратно сложенными рубашками, ее старая тетрадка? Наташа как раз вчера просматривала Бобины вещи. Тетрадки не было.
«...маленькая моя, девочка моя. Ты думала, я забыл тебя, не знал про твой отъезд. А я думал и думаю об этом непрерывно. Самое трудное было не позвонить, не дать себе увидеть тебя, не позволить себе снова вернуться к тому жалкому безвольному человеку, которого ты не смогла полюбить...
...Уехала. Зачем мне жить без тебя, зачем мне наша любимая «Петроградская», зачем Ленинград? Мне осталась лишь «Скорбящая мадонна» в Эрмитаже, потому что наклоном головы она напоминает тебя...
Маша не умеет сдерживаться, бывает жестокой... Я знаю о том, как она жила после того, как мы расстались, и до самого отъезда. Моя маленькая принцесса превратилась в... нет, не могу даже в уме назвать... Я люблю в ней даже то, что никогда не любят...»
Наташа листала мятые странички. Скажите, пожалуйста, какой высокий стиль!* * *
«Она многому научила меня за то короткое время, что мы были вместе! Я понял: самое большое счастье – это быть в тени любимой. Я так восхищался ею, когда она своим детским баском читала стихи... Ее любимое лицо такое нежное, беззащитное, она иногда такая детская, иногда мудрая. Все остальные женщины в мире – ничто перед ней.
Милая моя, милая, милая... Я буду просить Бога, чтобы мне никогда не стало легче. Все свои силы положу на то, чтобы навсегда удержать в себе свою боль и страдание, а значит, и тебя...»
Мелкими движениями, словно вдевала и вытаскивала обратно нитку из тонкого игольного ушка, Наташа рвала Бобин дневник. Смела обрывки в совок, тщательно оглядела пол, позвонила матери: – У меня все в порядке. Нет, я не приеду. Нет, я не скучаю одна...
Устал, и ноги, кажется, мокрые, правый ботинок точно хлюпает. Осточертело шататься по городу. Январь... А какой в Питере в этом году январь? Уж лучше мороз, чем вот так. Воздух как серая вата. Сверху грязь капает, внизу грязь хлюпает, вокруг кружит и вьется. А если это твой пятый курс и пятый январь? Веселье растеклось грязными лужами. Устал. Антон шел от метро «Горьковская» по проспекту Максима Горького, отсюда они с Машей сворачивали на Зверинскую, к Нине. Кстати... Нинка-свининка! Сто лет ее не видел!.. А что, это мысль!
– Маша особенная. Я не понимаю, как можно было ее бросить... – вздохнула Нина.
Только бабы бесконечно мусолят свои чувства. Нинина комната навела на дурацкие воспоминания, вот и разговорился, как последний идиот!
– Она была особенная, да... Только у них все по-другому. Вот, например, когда ее бабушка умерла, откуда я мог знать, что мне надо прийти? Я, честное слово, думал, неприлично, надо подождать...
– Машка в кино снималась, рисует, стихи пишет! Она ужасно талантливая!
– Да, она была талантливая.
– Машка такая красивая, правда?
– Да, она была... ничего... красивая... Только обижалась все время и вообще...
Антон не мог объяснить, что «вообще», но это было совершенно определенное «вообще». Маша про него толком ничего и не знала. Не хотела знать. Например, откуда он, Антон, такой завлекательно чернявый, посреди питерских светло-серых юношей? Разве он мог рассказать? Вот она, его семья, в поселке Волосово проживает, улица Ленина, дом пять, от большой лужи направо. В трехкомнатной квартире. В одной комнате, проходной, спит отец армянин, бывший красавец, бывший художник. Мать с ним двадцать лет в разводе и двадцать лет не разговаривает. Антон спит здесь, с отцом. В другой комнате сестра с мужем и сыном. В третьей мама с внучкой. Мать с отцом ненавидят друг друга, что мать ни скажет, он ей: «А ты молчи, тебя не спрашивают».
– Машка тебя любит, и ты ее любишь! Ей напиши обязательно, она мне адрес пришлет, и я тебе сразу дам! – уговаривала Нина, розовая, кругленькая, домашняя.