Дальше – бандиты, крыша, деньги по-черному, налеты налоговой – все как у всех. Из пары соперников – государственной книготорговли и Бобы – быстрее поворачивался Боба.
Боба поворачивался с такой скоростью, что ему было уже не до ночных бесед с Машей. Теперь она появлялась в его ночных мыслях на минутку, скорее как награда за правильно проведенный день.
Начало девяностых Боба, можно сказать, провел в Фонде имущества. Знал там каждую зазубринку на полу лучше, чем в своей однокомнатной квартирке, потому что дома почти не бывал.
Он уже выкупил два магазина на окраинах – на закрытом аукционе. Здесь были свои хитрости, похожие на незамысловатую детскую игру. В конверты вкладывали записочки с цифрами – сколько предлагаешь за магазин. Претенденты сдавали чиновникам конверты, а чиновники претендентам информацию: «У него столько-то, а ты напиши столько-то плюс один». Нужно было, чтобы эту информацию сдали ему, и добиться этого было интересней, чем, как когда-то мечталось, сочинить вдруг что-нибудь стоящее, может, даже почти как Мандельштам.
Мандельштам пылился на полке и не имел понятия о Бобином успехе – в тот день ушли «Рапсодия» – под антикварный магазин, «Судостроительная книга» на Садовой, а Бобе достался первый книжный магазин в центре, а не на задворках!
На открытых торгах была иная система хитростей, не менее захватывающая. Специальные люди предлагали себя в качестве подсадных. Чем за меньшую сумму вы купите, тем больше вы нам отстегиваете... Схема известная, можно сказать, вечная даже – чем больше, тем меньше, чем меньше, тем больше...
Боба тренировок с бывшим партнером не прекращал и спустя год после того, как тот забрал свои деньги, приехал в спортзал на старых «Жигулях», затем на старой иномарке, вскоре на новеньком «фольксвагене»... Тренер своему ученику, богатеющему, как обкатывается мокрым снегом снежный ком, не завидовал. Мужик он был правильный и понимал – каждому свое и каждый за всякое свое платит.
А в Бобиных ночных мыслях уже не появлялось прежнее болезненное «зря – не зря». Не до этого было. Совсем другие прокручивались картинки. Только перед тем, как провалиться в сон, возникали вот какие слова: «МАША УЗНАЕТ». Что узнает? Про первый магазин? Или про магазин в центре? Про нарождающуюся сеть книжных магазинов? Не важно, не важно, узнает! А фамилию, кстати, он хотел поменять обратно, но не собрался. Любинский, Васильев, какая на хрен разница.Поеживаясь от холода, Маша подпрыгивала на месте.
– Ну, рассказывай, – торопила она, заглядывала Бобе в глаза. – Только, пожалуйста, подробно-подробно!
– Да что рассказывать. Ну, держим торговлишку, – скучным голосом отозвался Боба, – а фамилию нужно было поменять. Долгий рассказ, да и не интересно тебе. – Он обнял Машу, пальцем потрогал ее нос. – Ты замерзла, пойдем домой!
– Ну и ладно, подумаешь, какая разница – Любинский, Васильев, – покладисто согласилась Маша. – Тем более мы с тобой оба православные. Нам с тобой и положено быть Ивановым, Петровым, Васильевым... – Маша потерлась о Бобино плечо щекой, громко чмокнула рукав куртки. – Я по тебе ТАК скучала! Я всегда с тобой разговаривала. Иногда про себя, а иногда даже вслух! А люди думали, что я сумасшедшая и беседую сама с собой!
Они еще постояли немного молча, Маша начала дрожать в своей курточке, залезла к Бобе в куртку. Так, обнявшись, вдвоем в Бобиной куртке и вернулись в дом. Поднялись по боковой лестнице в башенку на самый верх.
В крошечной комнатушке, неотличимой от всех чердачков окрестных развалюх, не было ничего, кроме узкой кровати, тумбочки с пепельницей и кучи газет на полу. На двери ни замка, ни защелки.
– Эй, господин новый русский, почему у тебя не комната, а приют хомячка-бомжа? А внизу-то все так красиво-богато!
– Ну... а что? Как в каталогах... Разве не красиво? – удивился Боба. – Там все дорогое.
– Внизу нас ждут. Неловко как-то.
– Никто не войдет, – уверенно сказал Боба, поворачивая в разные стороны рычажок на дешевой, семидесятых годов, лампе с треснувшим абажуром-стекляшкой. Вспыхнул и погас свет. – Черт, лампочка перегорела!.. Погоди, у меня где-то была свечка.
Поставили свечу на подоконник, встали у окна. Напротив окна фонарь горит. Снег идет, красиво.Внизу, в гостиной, все, кроме Гарика, как на военном совете вокруг раненого полководца, расселись полукругом возле Наташиного дивана.
– Возмутительно! Он делает что хочет! – Ритины глаза горели радостным предвкушением семейной драмы.
Вернулась Аллочка в накинутой на плечи шубке. Норковую шубку Наташа привезла ей в подарок из Греции, и, надевая ее, Аллочка всегда чувствовала себя устало-снисходительной к остальному человечеству. Но сейчас ей было безразлично, шубка на ней или ватник.
– Они наверху, в Бобиной светелке. Потушили свет, – горестно сообщила она, хлюпнув носом с мороза. – Я по лестнице поднялась в одних чулках – там у них тихо.
Аллочка сейчас походила на заплаканную старушку в детсадовском платьице – ярко-красная помада стерлась, глаза потекли, между бусинками на груди, прямо на белоснежных кружевных прошивках, плевок размазанной туши.
– Он с ней уедет. – Аллочка уселась в ногах у дочери.
– Как это человек может взять и ни с того ни с сего все бросить? – Рита презрительно усмехнулась чужой глупости. – Только из-за того, что приехала какая-то Маша? Так не бывает. И потом, из чего вы вообще трагедию делаете?! Подумаешь, даже если они там, наверху, трахаются, ну и что?!...В Бобиной светелке было темно и холодно. Догорала свечка. Стоя у окна спиной к Маше, Боба бормотал:
– Указ о расформировании ТОРГов был издан в девяносто первом году, а мы задним числом организовали с магазином «Букинист» ТТО...
В углу кровати шевельнулась куча тряпок, из-под пледов вынырнула Маша в джинсах и свитере, с одеялом на плечах. Покрутилась, устраиваясь поудобнее, поджав под себя ноги в ботинках, кивнула — рассказывай, мол, дальше.
– А потом за большую взятку задним числом оформили договор аренды с последующим выкупом...
Маша опять зарылась в пледы. Из-под одеяла раздался приглушенный басок:
– У-у-у! Хочешь, я тебе прочитаю новые стишки?
Не делая паузы, Маша почти запела:Разве можно, разве нужно
Этой ночью снежной, вьюжной
Настежь растворять окно?
Разве нужно, разве можно?
Глупо и неосторожно
Отворять в ненастье дверь... —
продолжил Боба. – Это же старые, ты, врушка! – Это была проверка слуха! – хихикнула Маша. – Я думала, ты забыл! Ладно, теперь новые!
Ну что ты, милый, что ты!