Тут же и мамин секрет открылся — при такой внешне безраздельной власти она оказалась совершенно беспомощной. Кирилл любил маму больше всего на свете, а поняв это, полюбил ее еще сильней.
Благодаря Кире любовь в их семье учитывалась и измерялась и вообще имела материальный статус, словно болталась подвешенным к потолку пластилиновым облаком, и каждый был властен, отщипнув кусок, прилепить его к другой стороне или слепить из любви фигурку, например фигу.
Кирилл любил маму, а мама любила Кирилла. Но это не была заезженная история об избыточной материнской любви, той, что в неизбывной заботе так сильно привязывает к себе, словно мама так сильно подоткнула сыночку одеяло, что без нее ему не выбраться из уютной постели. И не такой Кира была мамой — классической мамой, находящейся в неразрывной связке со своим сыном, что и после смерти облаком витает над ним, следя, оценивая и отпуская замечания.
У них с мамой был свой собственный вариант любовных отношений, свой собственный секрет.
Мама любила Кирилла как мужчину. Нет-нет, совсем не то, что вы подумали, безо всяких гадостей, просто Кира все отношения с сыном разыгрывала в точности как любовную связь. А в любви один, как известно, любит, а другой позволяет себя любить, и не было никаких сомнений, кто из них позволял себя любить.
Это была истинная любовь, со всеми положенными атрибутами: постоянное качание на любовных качелях «любит — не любит», нежность и сладкая любовная истома. Кира кокетничала и требовала поклонения. Недополучив восхищения, она обижалась и то приближала Кирилла к себе, а то за какие-то провинности удаляла. Часто и просто так, без причины, удаляла, как и полагается в любви, ради сохранения нежности — чтобы любящего держать в тонусе. И как люди по утрам смотрят в окно, чтобы узнать, какая погода, так Кирилл привык каждый день проверять — как мама сегодня, в каких с ним отношениях.
Никто не знал, когда муж стал ненужным товаром в Кириной любовной бухгалтерии, но к тому времени, когда Кирилл был уже подростком, его роман с мамой был в самом разгаре — у них была любовь. И только одна крошечная странность была заметна со стороны: ну что же это такое, взрослый уже парень, а виснет на матери, как маленький, — то за руку возьмет, то к плечу прижмется.
Ну а по части личных секретов Кирилл родителям не уступал, а даже обошел их.
Бедный, бедный Кирилл Ракитин! Ему и так-то было непросто, но если бы его «не просто» остановилось хотя бы на тайном стыде за принадлежность к еврейской нации и тайной же гордости! Но не таков был Кирилл, чтобы не закрутить все в совсем уж изощренно запутанный клубок!
Мама велела Кириллу быть лучше других, и обмануть ее ожидания было немыслимо. Кирилл и сам был уверен, что его преимущества — ум, прекрасная память, тайные и явные интересы, умение проникнуть в суть — вот они, на ладони, но одновременно ему очень хотелось быть как все. Среди ребят в ходу были совсем иные приоритеты, а он не обладал ни ростом, ни силой, ни умением или желанием подраться, поэтому Кирилл над этим работал, старательно изживая в себе то, что, как ему казалось, принадлежало «этой» породе, отцовской, — мягкость, женственную нежность, интеллектуальность. Из квартиры высокой культуры выходил мамин мальчик высокой культуры, за порогом дома в меру своих сил превращавший себя в другого человека. Он привык думать на грубом подростковом сленге — если бы мама услышала, она бы не поверила, что ее Кирюша на такое способен!.. Это стало его личным секретом, любимым секретом, и привычка думать как бы на двух уровнях, на внешнем уровне грубо, а на внутреннем — литературно, изысканно даже, осталась у Кирилла навсегда.
Ну и совсем маленький секрет — незначительный на фоне остальных. Кирилл вовсе не был гадким мальчиком, просто это был самый сильный кайф — чтобы родители не догадались об его истинных мыслях.
Например, ему, мальчику из театральной семьи, полагалось театр понимать и любить, а он театр презирал.
Как любой театральный ребенок, в детстве Кирилл довольно много времени провел за кулисами. Так много, что успел составить свое мнение: в театре фальшиво все, и те чувства, что изображают, и те чувства, что испытывают вне сцены. Актер только что умирал на сцене, зрители еще рыдают, а он за кулисами уже водочки тяпнул и ищет закусить. Или актриса расцеловалась с кем-то и тут же вслед подпустила злобную гадость. Актеры и актрисы казались Кириллу людьми фальшивыми и даже опасными — наверняка в жизни они обманывают так же легко, как изображают несуществующие чувства на сцене.
К недоверию добавлялась слегка брезгливая жалость. Зависть, ревность, интриги из-за ролей — одного этого, казалось бы, хватало, но беднягам-актерам необходимо было ежеминутно доказывать самое недоказуемое на свете — что каждый из них талантлив, талантливее, чем кто-то другой.
Так что к театру у него навсегда осталось презрительное отношение — не мужское это дело. Он, Кирилл, будет что-то значить в настоящей жизни, где занимаются созиданием, а не играют. И у взрослого Кирилла слово «театр» всегда звучало как ругательное, например, «ты мне тут кончай театр разводить».
Романом Б. А., тем, много лет назад начавшимся, конечно же, была Аврора.
С тех пор как двадцать три года назад Аврора навсегда рассталась с Б. А., она еще два раза выходила замуж официально и три-четыре раза неофициально.
Но она никого больше не любила и ни за что на свете не желала думать иначе. Потому что на самом деле Аврора считала себя разочарованной в любви, а таким людям необходимо как можно больше любви — просто для того, чтобы не потерять жизнерадостности. Так что все ее замужества и романы были «просто так».
«Это все было просто так, — сказала она Б. А., — на самом деле тут не о чем и говорить, — я всего-то два раза выходила замуж официально и три-четыре раза неофициально».
Но зато она больше никому не позволяла себя мучить. А если не позволять себя мучить, то никому и в голову не придет это делать.
В той давней истории Б. А. всласть наигрался с ней и в большую любовь, и в «осенний марафон». Между ними было все, что положено, в полном соответствии с жанром. Любить — не любить, честно — нечестно, видеть — не видеть, навсегда — сейчас — никогда... Он приходил и уходил, обижал и обижался, уверял, что прямо сейчас решит уйти к ней навсегда, или нет — лучше они не будут видеться никогда!.. Или нет, он твердо решил — лучше всего будет все оставить как было, и он станет приходить к ней два раза в неделю. Все были дела обычные, как у всех: «Я без тебя не могу, но как же жена?.. Что, вот так прямо и сказать: твой муж, дорогая Кира, оказывается, уже не твой муж...»
— Говори что хочешь. А можешь ничего не говорить. Лично я не стремлюсь немедленно образовать семью — ячейку общества.
— Я хочу, чтобы у нас все было навсегда...
— Я сама не навсегда, так о чем разговор? Мужчины самые сентиментальные существа на свете.
— Я без тебя не могу, но...
И кто же не слышал таких слов? Но от этого они не становились менее грустными...