Фон Шёльдебранд отвернулся от конкурных коней и перешёл к двери, из-за которой уже дважды раздавалось нетерпеливое ржание. За решёткой виднелась породистая рыжая голова и изящная лебединая шея.
– А это – мой Веспер! – Йон клацнул защёлкой, и конь с силой толкнул носом дверь, распахнув её на всю ширину. Своевольно шагнул в проход и принялся ревниво обнюхивать Йона: почему так долго не приходил?.. Может, другого коня ему, Весперу, предпочёл?..
– На нём, – Йон ласкал коня, оберегая от его слишком пристального внимания свою правую руку, – во время торжественных мероприятий я еду рядом с каретой, сопровождая Его Величество. Я тебе потом фотографии покажу. Веспер у нас в гвардии раньше служил, я его, беднягу, там и нашёл. Ну сам посуди, дело ли ему здоровенных гвардейцев таскать? Ребята все на подбор, а ездить – учатся только…
Веспер перебирал тонкими ножками, ловил хозяина за рукав и всем своим видом показывал: конечно, не дело, и очень, мол, хорошо, что ты меня оттуда забрал!.. Цыбуля подумал о том, до чего здорово, наверное, смотрелся на рыжем Веспере Йон – лёгкий, сухощавый, в красивом голубом, старинного кроя мундире…
А гофшталмейстер короля Шведского вдруг посмотрел на часы, улыбнулся, точно хитрый мальчишка, и заявил:
– А теперь – сюрприз!
Скормил Весперу припасённую в кармане морковку и решительно повёл Цыбулю во двор.
Сюрприз действительно имел место. В большом старинном манеже, где когда-то выезжали величественных липиццанов, где по сей день учат ответственности коней для королевских парадов, – скакала галопом по кругу маленькая, весьма упитанная лошадка ярко-песочной масти. Ухоженные копытца выстукивали по песку размеренный ритм. В седле сидела девочка в нарядной голубой безрукавке. Из-под защитного шлема (без которого в Швеции никакие конные занятия в принципе не допускаются) выбивались растрёпанные белокурые волосы, вспыхивавшие на свету, что лился из стеклянного потолочного фонаря. Юная всадница заметила дедушку Йона, остановила кобылку и, натянув повод, смело дала шенкеля. Лошадка спокойно поднялась на «свечку», на миг замерла – и вновь опустилась на все четыре ноги.
– Фасолина! – строго сказал ей Цыбуля. Он всегда делался ужасно серьёзным и строгим, если чувствовал, что глаза вот-вот затуманит неверная сырость.
Лошадка ответила знакомому голосу тонким, совершенно девчоночьим ржанием. Ингеборг отпустила повод, и Нотка рысцой устремилась через манеж, чтобы ткнуться носом в подставленную ладонь. Цыбуля, растроганный до невозможности, ещё круче сдвинул брови: «Помнит, паршивка!..» Йон передал гостю несколько кусочков сахара, тут же подобранные ищущими губами лошадки. Цыбуля придирчиво оглядел былую любимицу свободненского завода и понял, что правильно распорядился её судьбой. Он предполагал, что снова увидит её здесь, в Швеции, но почему-то ждал, что, крепко угодив в работу и тренинг, Нотка постройнеет, «перепадёт». Ничего подобного! Похоже, на новом месте умненькую малышку любили и баловали не меньше, чем дома… Нотка стала ещё круглей, чем была, светло-рыжая шёрстка золотилась россыпью муаровых «яблок».
– Добро пожаловать, Василий Никифорович!.. – по-русски старательно выговорила Ингеборг. И быстро покосилась на Оленьку Путятину: всё ли правильно произнесла. Юная княжна незаметно кивнула, девочка смутилась и слегка покраснела, гордясь похвалой старшей подруги, а до Цыбули вдруг дошло, как они все здесь ждали его, как готовились его встречать – с того самого часа, как он, Цыбуля, связался по компьютерной сети с Йоном и сообщил, что хотел бы приехать… Неведомо откуда пришло мгновенное озарение, и Василий Никифорович увидел всю ситуацию словно бы их глазами, совершенно в ином свете, чем она до сих пор представлялась ему самому. Он был не просителем из вечно разорённой, разворованной и голодной страны, приехавшим в европейскую столицу «за правдой». Он прибыл в маленькую Швецию из всё ещё огромной, великой и непостижимой России, из той самой России, на которую бронзовый Карл XII на стокгольмской площади до сих пор указывает рукой: «Я там побывал – и запомните, шведы: если охота жить, русских лучше не трогайте…»
– Ну? – по-прежнему строго обратился Василий Никифорович к девочке. – Показывай, чему научилась!
Маленькая Ингеборг, конечно, не поняла. Все её познания в русском исчерпывались только что произнесённым. Оленька Путятина тут же выручила, перевела. Внучка Йона очень серьёзно кивнула – знать, ждала подобного экзамена, готовилась к нему – и стала показывать. Нотка, попавшая из одних хороших рук в другие, не худшие, повиновалась весело и охотно. Меняла аллюры, выделывала вольты, восьмерки и змейки, а под конец даже лихо взяла полуметровое препятствие, установленное посередине. Чему только не научит дедушка внучку, пока мама не смотрит!..
– Молодец, – похвалил Йон.
Цыбуля смотрел на сияющую от гордости маленькую наездницу, на её молодого в шестьдесят пять лет деда и понимал, что начать горестный разговор становится всё невозможней.
Мы неверно произносим название шведской столицы. На самом деле надо «СтокХольм», только вот букву «х» раньше почему-то у нас не любили и всюду, где можно и нельзя, в иностранных словах заменяли на «г». Таким образом скандинавское имя Харальд надолго превратилось в «Гаральда», великий поэт Хайнрих Хайне стал для нас (видимо, уже навеки) неведомым немцам «Генрихом Гейне», и так далее. Теперь, правда, исторический маятник качнулся, и ныне у нас, согласно рекламе, что ни день – то новое слово на букву «х»… Ну да Бог с ним.
Город Стокгольм получил такое название благодаря обстоятельствам своей закладки. Когда древние новгородцы с карелами устроили набег и дочиста разрушили прежнюю столицу, Сигтуну, даже врата утащив из местного храма к себе за море, – опечаленные шведы решили перенести королевский город в новое, более счастливое место. Куда именно? Ответ подсказал старинный обычай: по волнам озера Мелар пустили плыть строевую лесину. Где прибьёт её к берегу, там городу, значит, и быть. А озеро Мелар, как и наша Ладога, неудержимо вытекает в Балтийское море, только с другой стороны, а вместо Невы здесь – забитый островами пролив. Течение и затащило лесину в пороги, где она в конце концов застряла на острове. Потому-то и дали новой столице имя Стокгольм: «Остров Бревна»…
Питер и Стокгольм вообще очень похожи. Взять Санкт-Петербург, вымыть с мылом и щёткой да вместо диких помоечных котов, поколениями дерущихся за кусок, населить деловыми домашними мышеловами, добрыми, доверчивыми и пушистыми, – и будет то самое.
Стокгольмские острова соединяются мостами. Под одними скачут с волны на волну сумасшедшие байдарочники в ярких маленьких лодках. С других закидывают удочки и ловят форель, снующую в прозрачной зелёной стремнине. Говорят даже, неплохо клюёт, – за чистотой воды, как и за рыбным поголовьем в озере, шведы строго следят.
Островов не меньше, чем в Питере, и у всех красивые и гордые имена: Старый Город, Рыцарский, Королевский. А один с давних пор называется Юргорден, что по-русски значит просто «Зоопарк». Парк – и ещё какой – по-прежнему на месте. А вот «зоо» представлено в основном лошадьми, на которых ездят стройные красивые девушки. Дорожки для верховых прогулок отмечены специальными знаками, и никто – можете не верить, но это действительно так – не устраивает на этих дорожках стоянку для «Мерседесов»…