– Да? – неожиданно заинтересовалась Любаша. – А правду Серый говорил, что оттуда горы видны? Вы знаете, я ни разу ещё в горах не была…
Когда они вместе вернулись в Маринину комнату, там царил византийский разврат и полное падение нравов. Радио гремело бессмертным «Хоп! Хей-хоп!», которое во дни школьной молодости Панамы подростки тайком от комсомольской организации переписывали с магнитофона на магнитофон. Теперь тайное стало явным и даже классическим. Жених и невеста, впрочем, на ритмы музыки не обращали внимания – так и топтались в обнимку на одном месте, что-то нашёптывая друг другу. Марина заангажировала Сергея, и тот, далеко не мастер танцевать, брал темпераментом: вёл монументальную партнёршу со всей лихостью истинного гусара. Аня же, оставшаяся без кавалера, выплясывала с… котом. Держала «под микитки» серого Гуталина – и знай крутилась-вертелась. Гуталин трепыхался для порядка, но не выпуская когтей, лишь стараясь достать задними лапками Анины руки…
Антон Григорьевич вспомнил, что красное вино вроде бы помогает восстановлению крови, и налил себе и Любаше «Алазанской долины»:
– Потанцуем?..
Было далеко за полночь, когда наконец конь вышел к посёлку. Ферма, откуда пахло коровами, оказалась в его противоположном конце. Заходить на улицы Паффи не стал, предпочтя пуститься в обход – прямо через поля. За одного битого двух небитых дают… Он брёл, останавливался, щипал травку, делал ещё шаг-другой, опять останавливался… Как он устал! Неужели придётся снова бежать?.. Ничего скверного, однако, не происходило, и постепенно он успокоился. Так и не дойдя до фермы, остановился совсем. И долго стоял, низко опустив шею. В густых потёмках он больше походил на обычную деревенскую лошадь, выпущенную в ночное, чем на породистого ипподромного скакуна. Было тихо. Никто не кричал страшными голосами, не бросал спичек в бензин, не грохотал над ухом из пистолетов и автоматов… Только близкий лес шумел на ветру. Этот шум странным образом убаюкивал. Паффи перестал сопротивляться неподъёмному грузу усталости – и лёг. Чтобы почти сразу спокойно заснуть.
Под утро начался дождь…
Из широких дверей в самом центре фасада длиннющей конюшни вышел невысокий мужичок – конюх маточного отделения. Он вёл в поводу карликовую лошадку.
– Да пускай бегает. Кому помешает… – бросил он невидимому собеседнику в темноту за спиной. – Может, ещё хоть чуток подрастёт на свободе-то…
Маленькая кобылка светло-песочной масти старательно поспешала за мужичком. Росту она была, ну дай Бог, сантиметров сто сорок, хотя была уже практически взрослой. Ей шёл четвёртый годок.
Так уж случается иногда в природе. Один какой-то непутёвый ген позабыл своё место в загадочной спирали ДНК… и на тебе – от великолепных чистокровных мамы и папы вместо такой же статной красавицы лошади родилась кроха. Карлица. Хотя… «карлица» – теперь так не говорят. Людей со сходной генной проблемой вежливо именуют «маленькими». Вот и про эту лошадку лучше сказать: «За конюхом поспешала, стараясь от него не отстать, маленькая, но очень изящная лошадка»…
И правда, при всей дефектности роста она была удивительно красива и пропорциональна. И к тому же привязчива и добра. Если ещё добавить яркую, очень светлую песочную масть… Удивительно ли, что серьёзные люди, занятые важным делом – выращиванием скаковых лошадей, – смышлёную малышку баловали и любили.
В два года она прошла заездку вместе с прочим молодняком. И даже заводской тренинг. Правда, ездить на ней мог только один пацан – одиннадцатилетний сорвиголова, горе школьных учителей, на совхозной конюшне времени проводивший значительно больше, чем в классе. Парнишка был несомненно талантлив: на лошадях сидел цепко, как клещ. Редкая могла высадить его из седла. Вот он-то малявку и заезжал, а потом тренировал. Но не потому, что брыкливая. Просто – кому ещё на такой крохе?
Ипподромных качеств кобылка не показала. Не ей состязаться с рослыми, могучими, длинноногими скакунами. Стала просто жить на маточной конюшне как местная достопримечательность. Добрая, ласковая, маленькая, необычайно красивая…
Здесь прямо у дверей начинались левады. Они тянулись во всю длину конюшни и были разделены лишь проездом, ведущим к выводной площадке кончасти и с обеих сторон в цветущем шиповнике. Мужик подвёл кобылку к распахнутой калитке и выдернул из кольца недоуздка тонкий шнурок, служивший чёмбуром. Кобылка мотнула головой, взвизгнула и помчалась по леваде галопом, от избытка энергии часто-часто перебирая ножками на ходу. Потом резко толкнулась передом, взвилась в воздух и сильно бросила задом…
– Вот шалава, – беззлобно бросил вслед конюх. Сдёрнул пониже на глаза козырёк застиранной и полинялой кепчонки, закурил и ещё несколько минут с улыбкой смотрел, как скачет и носится по леваде песочно-жёлтая пигалица: «Ну, шило в заду…»
А чего вы хотите? Чистокровная как-никак…
Остальные кобылы с самого раннего утра уже были в табуне. Рыженькую оставили дома: скоро должен был явиться тот самый тренер-сорвиголова. Весь тренмолодняк ещё весной развезли по ипподромам, и не на ком ему было бы ездить, если бы не кроха. А так и ей, и ему – всё в пользу…
Мужичок докурил. Последний раз хмыкнул, глядючи на полную сил маленькую веселушку. Очередной раз мотнул головой, развернулся и заспешил обратно к конюшне, вслух бросив:
– Красива же, чертяка…
Кобылка словно услышала его реплику и звонко заржала вслед человеку.
На пороге конюшни, приложив к глазам руку, стояла полнотелая женщина.
– Ну вот кто просил Фасолину выводить!.. – с неодобрением сказала она конюху. – Её ж через час под седло! Кто ловить и заводить будет? Вишь, каких чертей вытворяет?.
Она была определённо чем-то взволнована и готова придираться к любой мелочи.
– Да сам и поймает. – Мужик имел в виду одиннадцатилетнего двоечника. – Ручная она…
– Василь Никифорыч через полчаса будет, – продолжала ворчать женщина. – Работы невпроворот – всё вычистить, вылизать! С козявкой возишься, ровно других дел нет, а у самого ещё и конь не валялся. Пошли давай!..
И они торопливо скрылись в полумраке конюшни.
Фасолька по-прежнему резвилась в леваде, выдумывая себе всё новые и новые лошадиные игрушки.
На самом деле её звали Нота. Вполне подходящая кличка для солидной нормальной лошади. Она и родилась, как все жеребята, совершенно нормальной. Стандартного веса и роста. Только мастью и выделялась… А клички лошадям присваивал сам Цыбуля. У него имелась специальная тетрадка, в которую он с удовольствием вписывал предполагаемые клички будущих жеребят, надеясь, что даёт имена будущим знаменитостям. И потому к делу относился необычайно серьёзно. Напротив клички каждой заводской кобылы стояли у него в тетрадке два имени. Чтобы не оплошать, кого бы ни родила!