Ну он и к нам.
– А девочка? – Самарин показал глазами на девчушку, которая и пирожок ела с каким-то безучастным видом, будто через силу.
– С этой хуже. Полная заторможенность. Аутичность в крайней стадии.
Непонятно, поддается ли это коррекции. Наверно, что-то можно было бы сделать, попади она в любящую семью. Но шансов на это мало, а так пойдет в детский дом, если мама не сыщется. Сама ничего сказать не может, фамилии не знает или не говорит. Заявления о пропаже ребенка с ее приметами не было, я проверял. Так что тут тяжелый случай, верно, Верушка? Придется определять в психиатрическую больницу, с такими там разбираются.
Верушка продолжала сидеть, смотря прямо перед собой, словно говорили не о ней.
– Ладно, занимайся своими. – Дмитрий поднялся. Ему было тягостно сидеть здесь рядом с этой Верушкой. – Короче, если узнаешь что-нибудь про пацана, который жил у Гринько, свистни.
– Базара нет! – улыбнулся Жебров. – А что, подозреваешь, что это пацан будку спалил?
– Трудно сказать, – махнул рукой Самарин. – Нет, вряд ли. Дом сначала облили бензином. Канистра нашлась – в кустах брошенная лежала. Основная версия – Гринько поджег собственный дом. Темная он личность. Что-то хотел скрыть, то ли труп, то ли краденое. Или и то и другое. Короче, следы преступления. Хотя есть и другие версии…
– Думаешь, имеет отношение к кражам на товарном дворе?
– Я же говорю – не знаю. Местный участковый ничего о нем сообщить не мог, тем более что дом путевого обходчика находится в зоне отчуждения, а ты знаешь этих участковых – за пределами своего района хоть трава не расти.
– Это точно, – кивнул головой Жебров. – Ну ладно, успеха тебе.
Самарин оглянулся на детей. Верушка смотрела в одну точку, Митя безучастно глядел в окно.
Пора спросить и еще кое о чем…
– Ты видел у меня вчера свидетельницу? Говорит, вы знакомы…
Жебров на миг замешкался с ответом. Самарин мог поклясться, что буквально читает сейчас его мысли. Отрицать – мол, Лариса приняла его за кого-то другого – бессмысленно. Очень просто проверить, в какой школе он работал до того, как пришел в милицию. И соответственно, за что его оттуда выгнали. Так что лучше сказать правду.
– Да, я тоже заметил, что лицо знакомое. Долго ломал голову, кто такая.
Знаешь, бывает, вроде узнаешь человека, а кто, что – забыл.
– Ну ты вспомнил в конце концов? – спросил Самарин.
– Вспомнил, – сухо ответил Жебров. – Редкая стерва.
Дмитрий хотел спросить о Марине Сорокиной, но передумал.
– Ладно, я пошел.
– Бывай. Кстати, а прошмандовку эту ты по какому делу вызывал? – невзначай спросил Жебров.
– Ларису Мокроусову? Она сослуживица мужа убитой в электричке.
Самарин внимательно следил за выражением лица Жеброва. На нем не отразилось решительно ничего.
Дмитрий с Чаком вышли из трамвая у «Горысовской» и направились по Кронверкскому.
Внезапно в нескольких шагах перед ними резко затормозил серебристый «гранд-чероки». Дверь распахнулась. Дмитрий сразу понял – это к нему.
Поравнявшись с джипом, он увидел, что из кабины на него смотрит собственной персоной Андрей Журба, глава тихвинской группировки.
– Здоров, следак, – не очень-то любезно приветствовал он Самарина.
– Здоров, – отозвался Дмитрий.
– Может, покатаемся? Есть тема.
– Я с собакой.
– Собака – друг человека. Надо поговорить, Дмитрий Евгеньич.
– Ну раз так, ладно.
Чак не понял, зачем он оказался на мягком бархатистом сиденье просторной машины, но он не был склонен рефлексировать и стал просто наслаждаться жизнью, глядя, как снаружи мелькают улицы, мосты, площади, проспекты… Не очень-то он прислушивался и к разговору, который хозяин вел с одним из тех, кто сидел впереди.
– Пойми ты, – говорил Журба, – такой кореш братве не нужен. Этот вурдалак действовал на нашей территории.
– Ваших я ни секунды не подозревал, – усмехнулся Дмитрий – Правильно мыслишь, следователь. А ты прикинь, у нас бизнес. Нам, блин, мокруха, да еще зверская, ни к чему. Мы, как говорится, мирные люди…
– Но наш бронепоезд? – добавил Самарин. – Стоит. Хорошо стоит. С эрекцией порядок. Короче, нам этот вампир тоже ни к чему. Так что, если чего понадобится, предоставляем любые услуги.
– Спасибо, буду иметь в виду.
– Имей.
Наконец «гранд-чероки» подрулил к парадной, где жил Самарин.
– Хорошая собака у тебя, Дмитрий Евгеньевич. Только менту такая ни к лицу.
Должен быть питбуль, ну хотя бы ротвейлер.
– Это настоящая розыскная собака, – серьезно ответил Самарин. – Специально выведена в штате Калифорния, на Беверли-Хиллз. Да что далеко ходить, сегодня Чак нашел важный вещдок… Следственная бригада не нашла, а он – пожалуйста.
– Да, – Журба уважительно посмотрел на пса, – и красивый, блин! Ладно, покеда!
– Вот так создаются легенды, – наставительно сказал собаке Самарин, когда джип умчался в туманную даль. – Хотя при чем здесь легенды? Канистру нашел ты.
К Коржавину привел ты. Какая, к черту, легенда! Обычные милицейские будни.
Новая закусочная под оригинальной вывеской «Елы-палы», несмотря на свое митьковско-славянское название, больше напоминала заведения типа «Макдоналдса», но с пивом. И это при том, что ее хозяином был небезызвестный Завен Погосян.
Сам он наверняка предпочитал бы блюда кавказской кухни, но трезво рассудил, что будущее в России, как и во всем мире, – за биг-маками.
Расчет оправдался – в расположенное между вокзалом и станцией метро заведение со смешным названием народ повалил толпой.
Не обошли его вниманием и вокзальные завсегдатаи. Однако далеко не все были приняты с распростертыми объятиями. Потому что одно дело – приличные люди и совершенно другое – те, что приходят в расчете найти недоеденный кусок, разговорить приезжего лоха, а то и стянуть что-нибудь.
Многие оказались обиженными. Среди них – Потапыч. Узнав о появлении на ближайшем горизонте нового заведения, он на правах неформального лидера бомжей счел себя обязанным посетить его. Каково же было его возмущение, когда дюжие парни у входа, одетые в косоворотки, подпоясанные яркими кушаками, взяли старика под белы руки и выкинули прямо на привокзальную площадь, да при этом брезгливо отряхивались и корчили злые мины.
– На глазах у всех! – возмущался Потапыч. – Это меня!
Он сидел на перевернутом ящике в подземном переходе и залечивал шишки – как физические, так и моральные – портвейном «Три семерки», разлитым в бумажные пакеты. Его вполуха слушали несколько человек, примостившиеся тут же.