Не было нужды узнавать, кто открыл это кафе. Ясно – Завен Погосян. Что ж, ему нельзя отказать в остроумии: нарядить по-русски негритенка! Публика оценит.
Вот только о правах ребенка он не подумал. Может быть, это и не его дело. Но инспектор по делам несовершеннолетних не мог об этом не думать.
Мысли перекинулись на задержанного убийцу. С этим было проще. Правда, вину свою он отрицал, но Дмитрий был уверен, что рано или поздно он сознается под давлением фактов. И скорее рано, чем поздно. Трус, тряпка – ему долго не продержаться.
3 ноября, понедельник
Отделение милиции Ладожского вокзала буквально кипело. Транспортники находились в приподнятом настроении. Еще бы – так оперативно, так быстро взять садиста-убийцу. Это была победа, и каждый чувствовал себя причастным к ней.
Полковник Жебров сиял – в кои-то веки возглавляемое им отделение отличилось. И не просто отличилось, оно теперь прославится на всю Россию. И действительно, это первый случай, когда маньяка взяли так быстро – буквально за десять дней.
Теперь все взоры были обращены на старшего следователя Самарина. Когда Дмитрий в понедельник вошел, в дежурку, вокруг него собралась небольшая толпа.
Секретарша Таня спустилась вниз и восторженно смотрела на Дмитрия.
– Дмитрий Евгеньевич, – спросила она, – он признался?
– Коли его, Дима, давай! Так держать! – крикнул капитан Селезнев.
К Дмитрию подошел молодой человек с диктофоном в руках:
– Несколько слов для криминальной хроники. Каковы предварительные выводы следствия?
– Пока никаких, – отрезал Дмитрий и, стал подниматься по лестнице на второй этаж, в комнату следователей.
Шумиха была ему неприятна. Тем более что вина Пуришкевича еще не доказана.
Дмитрий не успел вынуть папку с делом, как верь открылась и вошли полковник Жебров и его Заместитель майор Гусаков.
– Ну что ж, Самарин, у транспортников праздник! – громко сказал начальник отделения.
«Есть повод, чтобы отметить», – подумал Дмитрий, зная о некоторых наклонностях полковника.
– Обезврежен опасный преступник, сексуальный маньяк, – громогласно продолжал Жебров-старший. – Подумай, мы выследили и обезвредили убийцу-садиста, а это считается очень трудным делом. Мы же должны и довести дело до суда.
– Иван Егорович, – не выдержал Самарин, – его задержали только на основании фоторобота. Нельзя забывать о презумпции невиновности. Так что еще нет оснований говорить…
– Дмитрий, вот чего тебе не хватает для того, чтобы стать настоящим следователем! Конечно, надо помнить и о презумпции, и о невиновности, и о всех других высоких материях, но следователю прежде всегo необходимо чутье.
Понимаешь, настоящее чутье ищейки!
Самарин промолчал.
В разговор вступил майор Гусаков:
– Тебе, конечно, известно, что без предъявления обвинения в отделении мы имеем право задерживать его до трех суток. Так вот, хотелось бы, чтобы за эти три дня мы добились от него полного признания Чтобы дело, начатое в нашем отделении, было здесь же и закончено.
– Утрем нос муниципалам, – не выдержал полковник Жебров, который, как настоящий транспортник, постоянно соревновался с территориальной милицией.
И начальник, и его заместитель вызвались присутствовать на допросе.
Полковник решил взять это дело под свой контроль. Уже звучали в голове приятные слова «Иван Егорович Жебров лично возглавил…».
Как ни странно, после ночи, проведенной в одиночке, задержанный Пуришкевич выглядел несколько лучше, чем накануне. С его лица сошло изумленно-испуганное выражение, и он даже стал меньше похож на слизняка. После обычных вопросов Самарин снова вынул фотографию Марины Сорокиной:
– Еще раз взгляните на снимок. Вспомните, видели ли вы эту женщину.
– На даче-то небось не раз с ней встречался, – заметил Жебров.
– Понимаете, у меня не очень хорошее зрение, – сказал Пуришкевич, – и я не могу разглядеть и запомнить лица людей, которых встречаю случайно. У меня плохая память на лица. – И он пристально посмотрел на начальника отделения, сильно прищурив глаза.
– Артист, а! – восхищенно воскликнул полковник Жебров. – Какой артист пропал! Смоктуновский! Немирович-Данченко!
– Но Немирович-Данченко был не актером, а режиссером, – вдруг выдал Пуришкевич.
«Идиот, – пронеслось в голове у Самарина, – он же теперь не успокоится, пока тебя не утопчет».
Действительно, начальник сквозь зубы сообщил подозреваемому, что вы…ываться как муха на стекле без веских на то оснований в его права не входит. Пока Жебров наставительно делал эти разъяснения, благостная ухмылка постепенно сползала с его лица.
Наконец и цвет, и выражение полковничьей физиономии приняли тот вид, какой имели после пары бутылок пива, и он оглушительно рявкнул:
– Ты у меня поговори, сукин сын! – и чуть (спокойнее добавил нечто трехэтажное, но легко понимаемое.
– Значит, опознать эту женщину однозначно вы не можете? – стиснув зубы, продолжал допрос Дмитрий. Все происходящее действовало ему на нервы. («Если этот дебил действительно хочет, чтобы я продвинулся с расследованием за три дня, лучше бы он сидел у себя в кабинете, там портил воздух», – мрачно думал он.
– Нет, не могу, – отрицательно покачал головой Глеб.
– Итак, вчера вы показали, что двадцать второго октября вы ездили на дачу, расположенную на станции Школьная, вернулись предпоследней электричкой Гдов – Петербург.
– А чего это ты, умник, среди недели по дачам разъезжаешь? На работу-то ты в тот день ходил? – поинтересовался полковник Жебров.
– У нас в институте только один обязательный присутственный день – вторник, – ответил Пуришкевич.
– Во дармоеды! – не сдержался Жебров и, обратившись к Русакову, сказал:
– А у нас все стонут – «наука, мол, гибнет». Кому нужна такая наука, когда присутствуют раз в неделю.
– Так, по вашим словам, вы ехали где-то в середине состава, – сухо продолжал Самарин. – На вас была темная куртка, темные брюки, шапка, очки, в руках черный портфель и сумка. Верно?
Пуришкевич кивнул.
– И вы отрицаете, что дошли до последнего вагона и вступили в разговор с женщиной, снимок которой был вам предъявлен.
– Отрицаю, – уверенно сказал Пуришкевич.
Начальник отделения недовольно застучал пальцами по поверхности стола. Он, по-видимому, pacсчитывал на то, что вампир расколется на первом же допросе.
– А ну, ты, крыса, – он решил взять инициативу допроса на себя, – мы все о тебе знаем. На тебя составлен фоторобот, и по нему тебя взяли. Отпираться бесполезно. Лучше признайся по-хорошему! Ты убил Сорокину?