Она вскочила со стремительностью молодой женщины, бросилась к окну, выждала, пока священник поравнялся с ней, и торжественно поклонилась. Священник церемонно поднял шляпу и прошел мимо. Миссис Катерик опустилась на стул и посмотрела на меня с мрачным злорадством.
— Вот! — сказала она. — Что вы теперь думаете о женщине с погибшей репутацией? Как выглядят теперь ваши расчеты?
Необычный путь, избранный ею в борьбе за самоутверждение, удивительное фактическое доказательство восстановленной ее репутации, которое она только что мне представила, так меня ошеломили, что я слушал ее в немом изумлении. Однако это не помешало мне предпринять новую попытку застичь ее врасплох. Если б я сумел вывести ее из равновесия, в припадке гнева она могла проговориться и дать мне ключ к разгадке.
— Как выглядят теперь ваши расчеты? — повторила она.
— Так же, как они выглядели, когда я вошел, — отвечал я. — Я не сомневаюсь в прочности положения, которое вы завоевали в этом городе, и не собираюсь подрывать его, даже если б мог. Я приехал к вам, убежденный, что сэр Персиваль, насколько мне известно, — ваш враг так же, как и мой. Если мне есть за что ненавидеть сэра Персиваля, вам тоже есть за что его ненавидеть. Можете отрицать это сколько хотите, можете не доверять мне сколько вам угодно, можете гневаться на меня, но из всех женщин в Англии вы, если только у вас есть самолюбие, — вы именно та женщина, которая должна была бы помочь мне уничтожить этого человека.
— Уничтожайте его сами, — сказала она. — Потом возвращайтесь. Тогда посмотрим.
Она проговорила эти слова тоном, каким раньше еще не разговаривала, — отрывисто, яростно, мстительно. Я потревожил гнездо многолетней змеиной ненависти, но только на миг. Как притаившееся пресмыкающееся, эта ненависть вдруг проявилась, когда миссис Катерик жадно подалась вперед ко мне. Как притаившееся пресмыкающееся, эта ненависть спряталась, когда она мгновенно выпрямилась опять на своем стуле.
— Вы мне не доверяете? — сказал я.
— Нет.
— Вы боитесь?
— Разве это на меня похоже?
— Вы боитесь сэра Персиваля Глайда?
— Кто, я?!
Ее лицо загорелось, руки ее снова зашевелились на коленях. Я настойчиво продолжал, не давая ей ни минуты для передышки.
— Сэр Персиваль занимает высокое положение в обществе, — сказал я. — Неудивительно, если вы его боитесь. Сэр Персиваль — влиятельный человек, баронет, владелец прекрасного поместья, потомок знатной семьи…
Она несказанно изумила меня взрывом хохота.
— Да, — повторила она с горчайшим, неописуемым презрением. — Баронет, владелец прекрасного поместья, потомок знатной семьи! Да, конечно! Знатной семьи — особенно по материнской линии…
Мне было некогда раздумывать над словами, которые вырвались у нее, но я почувствовал, что, как только я буду за порогом ее дома, над ними стоит призадуматься.
— Я здесь не для того, чтобы рассуждать с вами о его семейных делах, — сказал я, — я ничего не знаю о матери сэра Персиваля…
— И так же мало знаете о самом сэре Персивале! — резко перебила она.
— Советую вам не быть слишком уверенной в этом, — возразил я. — Я знаю о нем довольно много, а подозреваю еще больше.
— Что вы подозреваете?
— Я вам скажу, чего я не подозреваю. Я не подозреваю, что он отец Анны.
Она вскочила на ноги и бросилась ко мне, как фурия.
— Как вы смеете говорить со мной об отце Анны? Как вы смеете говорить, кто был ее отцом, а кто не был! — выкрикнула она с исказившимся лицом и прерывающимся от ярости голосом.
— Тайная связь между вами и сэром Персивалем не в этом, — настаивал я. — Тайна, которая омрачает его жизнь, родилась не с рождением вашей дочери и не умерла с ее смертью.
Она отступила на шаг.
— Вон! — сказала она и властно указала на дверь.
— Ни в вашем, ни в его сердце не было и мысли о ребенке, — продолжал я, решив припереть ее к стене и выбить почву из-под ее ног. — Между вами не было никакой любовной связи, когда вы отваживались на тайные свидания с ним. Дело заключалось совсем не в этом, когда ваш муж застал вас вместе в ризнице старой церкви.
При этих словах ее рука упала, гневный румянец, покрывавший ее лицо, мгновенно сменился тусклой бледностью. Я увидел, как что-то молниеносно промелькнуло в ней, я увидел, как эта черствая, непреклонная, бесстрашная женщина содрогнулась от ужаса, несмотря на все свое самообладание, когда я произнес «в ризнице старой церкви»…
С минуту или больше мы стояли, молча глядя друг на друга. Я заговорил первый.
— Вы все еще отказываетесь довериться мне? — спросил я.
Лицо ее оставалось бледным, но голос уже окреп. Она ответила мне с прежним вызывающим хладнокровием.
— Да, отказываюсь, — сказала она.
— Вы по-прежнему хотите, чтоб я ушел?
— Да. Идите — и никогда больше не возвращайтесь.
Я подошел к двери, подождал с минуту и обернулся, чтобы снова взглянуть на нее.
— Может быть, у меня будут неожиданные для вас вести о сэре Персивале, — сказал я, — в таком случае я вернусь.
— Для меня не может быть неожиданных вестей о сэре Персивале, кроме…
Она остановилась, бледное лицо ее потемнело, и бесшумной, крадущейся походкой она вернулась к своему стулу.
— …кроме вести об его смерти, — сказала она, усаживаясь снова, с еле заметной злобной усмешкой. В глубине ее глаз вспыхнула и тут же погасла ненависть.
Когда я открыл двери, чтобы уйти, она бросила на меня быстрый взгляд. Губы ее раздвинулись в жестокую улыбку — она оглядела меня с головы до ног со странным затаенным интересом, и нетерпеливое ожидание отразилось на мрачном ее лице. Не рассчитывала ли она в глубине своего сердца на мою молодость и силу, на мои оскорбленные чувства и недостаточное самообладание? Не взвешивала ли она в уме, к чему все это приведет, если я и сэр Персиваль когда-нибудь встретимся? Уверенность, что она именно так и думает, заставила меня немедленно уйти. Я даже не смог попрощаться с нею. Мы молча расстались.
Когда я открывал входную дверь, я увидел того же священника, он шел обратно той же дорогой. Я подождал на ступеньках, чтобы дать ему пройти, и обернулся на окна гостиной.
В глубокой тишине сквера миссис Катерик услышала приближающиеся шаги и подскочила к окну, чтобы увидеть священника. Сила страстей, которые я разбудил в ее сердце, не могла ослабить ее отчаянную решимость не выпускать из рук единственного доказательства общественного признания, с таким трудом давшегося ей путем многолетних, неослабевающих стараний. Не прошло и минуты, как мы расстались, но она снова стояла у окна, стояла именно так, чтобы священник увидел ее и поклонился ей вторично. Он приподнял свою шляпу. Я увидел, как черствое, зловещее лицо за окном смягчилось и озарилось удовлетворенной, гордой улыбкой, я увидел, как голова в мрачном черном чепце церемонно поклонилась в ответ. Священник поздоровался с ней на моих глазах в один и тот же день дважды!