— Ты веришь в эти сказки?
— Я сама еле ноги унесла от одиоры.
— Это тебе так сказали, — усмехнулась Клаудия.
— Я пока еще в своем уме, — невозмутимо заявила Анаид. — Нам надо быть осторожными.
— Да? В каком смысле?
— Надо носить защиту и никуда не ходить поодиночке.
— Носить защиту? — нахмурилась Клаудия.
— Да.
— Значит, мама не зря сказала мне, что ты будешь за мной следить и сообщишь ей, если я сниму защиту?
— А ты ее сняла?
— Прикажешь целый день ходить как в гипсе?
Анаид оказалась перед выбором: сказать Валерии, что ее дочь самонадеянная дура, или промолчать. Во втором случае ответственность за то, что могло случиться с Клаудией, ложилась на ее плечи. В первом грозило Анаид прослыть гадкой ябедой.
— Хорошо. Пеняй на себя, — пробормотала она, повернулась на другой бок и закрыла глаза, но Клаудия решила узнать, что Анаид имеет в виду.
— Побежишь жаловаться?
— Нет.
— В таком случае что значит «пеняй на себя»?
— Если ты хочешь стать восьмой, из которой высосут кровь, то меня это больше не волнует, — Анаид усмехнулась в подушку. Может, она и не напугала Клаудию, но той будет о чем подумать.
Со своей стороны Клаудия показала спине Анаид кукиш и тоже повернулась лицом к стене.
На вершине холма, смотревшего на Мессинский пролив, стояла украшенная мраморными колоннами вилла в неоклассическом стиле.
Селене нравилось бродить по окружавшему ее романтическому парку, блуждать в лабиринте живой изгороди, сидеть в беседке, играть с плававшими в пруду золотыми рыбками или созерцать ослепительно белые мраморные статуи, доставленные сюда из греческих некрополей, которыми изобиловала Сицилия.
Поселившись в поместье, Селена еще ни разу не покинула его пределов — к раздражению Сальмы, постоянно звавшей ее развлекаться в ночной Палермо. Однако тихие радости загородной жизни устраивали Селену больше.
Ей нравилась мебель из ценных пород дерева, которой было обставлено поместье. Прикидывая стоимость фресок, украшавших стены, разбросанных по полу персидских подушек, сирийских ковров в столовой, тосканских доспехов в коридорах и на мраморных лестницах, Селена не могла поверить, что все, на что падал ее взор, отныне принадлежало только ей и никому другому. И яхта, пришвартованная в порту, и мощный черный «мерседес» с шофером, по первому слову готовым отвезти ее куда угодно.
Стоило ли удивляться тому, что Селена не желала покидать свой личный рай на земле!
Ее шкатулки ломились от драгоценностей, но Селена надевала их только по ночам, когда оставалась одна. Погасив свет, она на ощупь унизывала пальцы бриллиантовыми перстнями. Взмахнув руками, как бабочка крыльями, Селена открывала окно и любовалась лунным светом. Она еще скучала по вою волков в Пиренеях и прохладному горному воздуху, но постепенно привыкала к запаху разогретых солнцем сосен на закате дня, к соленому ветру с моря, теплому песку пляжа и полуденному зною, от которого спасалась в затененных комнатах с высоченными потолками и закрытыми ставнями.
Однажды в полдень, когда стояла такая жара, что даже мухи были не в силах летать, Селена услышала чьи-то голоса. Она прислушалась.
Разговаривали две девушки, приходившие с ведрами и тряпками мыть окна в поместье.
Хотя они болтали на сицилийском диалекте, Селена их прекрасно понимала.
— Сначала эта саранча, которая все сожрала, так что хозяевам пришлось продать поместье!
— Подумаешь, саранча! Это еще ни о чем не говорит, Кончетта!
— Саранча сожрала все только здесь. В соседних поместьях о ней слыхом не слыхивали!
— Ну и что?
— Подумай сама, Мариелла! Откуда взяться здесь саранче?! Явилась, а потом пропала без следа. А откуда она прилетела? С той стороны пролива? Нет, там ничего о ней не слышали!
— Значит, они ведьмы только потому, что саранча сожрала здесь все посевы?
— А трава в парке?
— Что — трава в парке?
— Я видела собственными глазами, Мариелла! Трава была сухой и желтой, но стоило темноволосой синьоре что-то пробормотать, как она тут же поднялась и зазеленела.
— Ну, хорошо. Допустим, они ведьмы. Зачем они тогда пригласили художника Гримальди расписывать стены в поместье? Они что, не могли эти стены просто заколдовать?
— Наверное, боялись, что невесть откуда взявшиеся росписи возбудят подозрение.
— Глупости!
— А ты не слышала, что говорят в Катании?
— Что?
— Там исчезло двое младенцев и нашли девочку, у которой кто-то выпил всю кровь!
— На что ты намекаешь?
— В тот самый день, как прибыли новые хозяйки, в Катании как раз пропал один из этих младенцев, но самого страшного я тебе еще не сказала!
— Ну, говори!
— Я слышала, как в поместье плачет маленький ребенок!
— Не может быть! Ты хочешь сказать, что…
— Это все они! Темноволосая ворует младенцев, а рыжая сосет из них кровь!
— Значит, рыжая опаснее?
— А ты думала! Посмотри, какой у нее кровавый оттенок волос! Это все она!
— Что же делать? Надо кому-то сообщить!
Внезапно девушки побледнели и замолчали.
Прямо перед ними, словно из-под земли, выросла загадочная рыжеволосая иностранка. С насмешливой улыбкой она глядела прямо на них. У девушек задрожали колени, и они попятились назад.
— Скажи мне, Кончетта, кому это ты собралась что-то сообщать?
— Никому, синьора!
— А ты, Мариелла, кажется, считаешь меня кровожадной ведьмой?
— Что вы, синьора! Конечно же, нет!
— Но ведь я сама только что слышала, что, по-вашему, я могу напускать саранчу, оживлять засохшую траву. А еще я сосу кровь девочек и младенцев! Так?
— Нет! Нет! Все это глупые сплетни! Мы не верим в ведьм!
— Ну вот и хорошо. Потому что сейчас вы обо всем забудете.
— Что?!
— Сейчас я щелкну пальцами, и вы забудете обо всем, что видели и слышали в последние дни. Вот!
Кончетта и Мариелла в ужасе зажмурились. Открыв глаза, они увидели перед собой красивую рыжеволосую женщину в ярком шелковом платье. Девушки понятия не имели, кто она такая.
В честь нее Луна сойдет на землю
И ее жилище защитит.
И сияньем призрачным и бледным