Кроме того, ни один нормальный врач не понял бы, что со мной происходит. Истинный характер этих укусов могла понять только омниора…
И мне в голову пришла блестящая мысль.
— Между прочим, я знаю одного исландского врача, которому можно доверять! — воскликнула я.
— На самом деле?!
— Да. Ее зовут Хольмфрида. Это подруга моей матери. Она станет лечить меня без документов.
— А где она живет?
Я не знала точного адреса Хольмфриды, но помнила, что у нее есть свое хозяйство.
— На хуторе.
— У каждого исландца здесь свой хутор! — рассмеялся над моей наивностью Гуннар.
— Правда? И у тебя тоже? — удивленно спросила я, подумав о том, что очень мало знаю о Гуннаре.
Я была совершенно не в курсе, откуда именно он родом, кем были его родители, и есть ли у него братья и сестры. Впрочем, я могла удовлетворить свое любопытство позже. В тот момент мне нужно было позаботиться о том, чтобы самой остаться в живых.
— Ладно. Поедим и что-нибудь придумаем, — сказал Гуннар.
А мне в горячей воде уже было хорошо. Хотелось закрыть глаза и задремать, но я боялась утонуть. Я давно мечтала о горячем душе, и сейчас поры моей кожи жадно открывались навстречу воде, вымывавшей из них грязь, вонь, запах крови и китового жира, неотступно преследовавшие нас пятнадцать дней на борту маленького китобойного судна.
На другом такси мы приехали в Рейкьявик — чистый, современный, но довольно скучный город. Гуннар прислушивался к тишине его улиц, вдыхал их воздух чистый, как кожа исландцев, и молчал. Я не знала, что творилось у него в голове, но он казался мне озабоченным.
Мы зашли в первый попавшийся бар и убедились в том, что в нем не хуже, чем на Пятой авеню [63] в Нью-Йорке. К нам тут же подошла симпатичная официантка в коротком белом передничке. Поздоровавшись, она провела нас к столику и вручила огромное меню, в котором значились все сорта пива земного шара. В Исландии всего за несколько месяцев до нашего прибытия отменили сухой закон, и теперь ее жители всеми силами возмещали упущенное за десятилетия воздержания.
Ожидая наш заказ, официантка на безукоризненном английском спросила, давно ли мы приехали и нашли ли уже жилье. Гуннар вежливо ответил, что мы уже устроились, а я — к тихому негодованию этой юной валькирии — заказала только крепкий кофе, потому что у меня слипались глаза. Когда подали прекрасный итальянский эспрессо, и я не решилась признаться Гуннару, что Рейкьявик напоминает мне ультрасовременные декорации, не очень уместные в сердце Арктики. Я представляла себе Рейкьявик совсем другим.
— Моего знакомого доктора зовут Хольмфрида, — сказала, наконец, я.
— Это очень распространенное исландское имя, — пожал плечами Гуннар.
Вдруг к нам подлетела расплывшаяся в улыбке официантка с телефонным справочником в руках. Она явно слышала наш разговор и воскликнула:
— Здесь адреса и телефоны всех жителей Исландии. Нас всего двести тысяч. Кого именно вы ищете?
Передо мной забрезжил огонек надежды, и я воскликнула:
— Я ищу знакомую по имени Хольмфрида.
Любезная официантка тут же распахнула справочник на букве «X».
— А как имя ее отца?
Мы, омниоры, обычно не знаем таких пикантных подробностей, и вопрос официантки меня удивил.
— При чем тут имя ее отца?
— Если отца твоей Хольмфриды зовут, например, Гуннар, ее полное имя — Хольмфрида Гуннардоттер.
Ну конечно же! Фамилии по имени отца когда-то были распространены во всем мире, но до нашего времени сохранились только на этом затерянном в океане острове.
— Значит, твоего сына будут звать тоже Гуннардоттер?
— Так будут звать мою дочь. А моего сына будут звать Гуннарсон.
— А как звали твоего отца?
— Эйнар.
— Значит, ты Гуннар Эйнарсон?
— Просмотрите в этом справочнике всех, кого зовут Хольмфрида, — посоветовала мне официантка, — и наверняка вспомните ее фамилию.
Разыскивая Хольмфрид, я напрягла интуицию и постаралась как можно живее представить себе кошачьи глаза исландской омниоры, о которых сохранила смутное воспоминание. Наконец мой палец как бы сам по себе остановился на какой-то Хольмфриде Карлсдоттер, и я немедленно заявила:
— Думаю, это она.
Гуннар набрал номер телефона, что-то вежливо сказал по-исландски и передал мне трубку.
Не веря своим ушам, я затрепетала от радости, услышав знакомый мелодичный голос.
Гуннар слышал наш разговор, я говорила по-английски, но успела вставить просьбу о помощи на древнем языке. Продолжая разговор на английском, я заметила, как Гуннар нахмурился, услышав из моих уст непонятные слова.
— Мне надо срочно с тобой увидеться, — сказала я Хольмфриде. — Мать прислала тебе подарок, но боюсь, что он быстро испортится.
Недолго думая, Хольмфрида на древнем языке пригласила меня в гости.
— Она живет в Дьюпивогуре, [64] — сказала я, вешая трубку. — На берегу океана.
— Это километров пятьдесят отсюда по очень плохой дороге, — нахмурился Гуннар.
Ему явно не хотелось ехать в Дьюпивогур, но кроме Хольмфриды мне надеяться было не на кого, поэтому я была готова поехать к ней одна, о чем я Гуннару и заявила.
— Ты уверена, что этой подруге твоей матери можно доверять? — спросил он, вполне естественно не доверяя незнакомому человеку. Для меня же встреча с Хольмфридой была вопросом жизни или смерти.
— Объясни, как туда попасть. Я съезжу и сразу вернусь. Одного дня мне хватит.
Услышав это, Гуннар передумал.
— Нет, я отвезу тебя сам. А потом мы поедем ко мне на хутор.
Я с такой поспешностью бросилась на шею своего викинга, благодаря его за доброту, что опрокинула бокал из-под пива, который упал и разбился вдребезги. Прибежавшая на звук официантка в испуге поднесла ладонь ко рту. Исландцы очень суеверны. Но все же она пожелала нам удачи и поблагодарила за оставленные чаевые.
Мы выехали из Рейкьявика на взятом напрокат внедорожнике. На других машинах здесь было просто не проехать.
— Паводки смывают мосты, — объяснил мне Гуннар. — Ледники сползают на асфальт, а землетрясения и извержения вулканов уничтожают автодороги.