Щитоносная пирамида дохнула холодом. Наверное, вспомнила Персея – юного, пылкого. Из щели выползла змея, быстро скрывшись в осыпи.
– Я заночевал у памятника. И видел сон. Позже я узнал: тут многим снятся сны. Иногда – вещие.
Мальчик изнывал от желания узнать, что приснилось дедушке. Но Персей счел, что сказал достаточно. Он встал у входа в пирамиду, привычно заложив руки за спину. «Неужели, – испугался Амфитрион, – дедушка решил ночевать внутри ?! Сейчас заставит всех туда лезть…» Памятник напоминал гробницу. «Глупо бояться мертвых. Их тела – прах и пепел. Их тени бродят в подземном царстве…»
Доводы разума пасовали перед биением сердца.
Кефал разделял чувства мальчика. Бледный, юноша отступил за колесницы – как за стены цитадели. К счастью, Убийца Горгоны не отдал страшного приказа. Вздохнув с облегчением, молодежь кинулась стреножить лошадей, складывать очаг, таскать хворост… Тени от холмов удлинялись, спеша накрыть место ночевки. Ветер свистел в можжевельнике на склонах. Все время казалось, что за людьми оттуда наблюдают. Жару дня сменила вечерняя прохлада. Амфитрион озяб, покрывшись «гусиной кожей». Костер загорелся очень вовремя. Языки пламени с жадностью лизали дерево, сухой горбыль стрелял искрами, и они уносились ввысь, к звездам, невидимым за облачной пеленой. Эхион возился со строптивым колесом, браня пыхтящего от натуги Тритона:
– Поднимай, дурень! Да не за ось, за днище…
После ужина, когда Амфитрион, завернувшись в теплый – спасибо маме! – плащ, уже предвкушал вещий сон, Эхион молча ушел в ночь.
– Куда это он?!
– Он спарт, – Персей лежал на спине, глядя в небо. – Клык Ареева Змея. А здесь дремлет война. Если Эхион заснет, в нем проснется боевое безумие. Мне не хотелось бы его убивать…
Слова деда утонули в руладах сверчков.
…Строй сломался. Началась резня. На поле царила бронза. Золотистый металл, медь и олово. Альфа и омега, начало и конец. Бронзой вспарывали животы. Отсекали руки. Подрезали сухожилия. Кто утратил оружие, хватался за камни. Камнями расшибали головы. Крик рвал рты. Ярость жгла сердца. Жизнь дарила смерть. Кто их различал? – никто. Тени сражались с живыми. Живые топтали мертвецов.
– За Аргос!
– Аргос!
– А-а-а…
Застревало копье в щите. Меч находил брешь в доспехе. Стрелы язвили роем диких пчел. Дротик гремел о шлем. Обломок базальта дробил голень. Хрустело древко из ясеня. Убитый падал на раненого. Трещали ребра. Хрип стыл в глотке. Палицы уродовали носы и скулы. Щербатая секира мозжила черепа. Бесились кони у опрокинутой колесницы. Бронза пировала. Бронза пила по-фракийски, не разбавляя.
– За Аргос!
Мальчик бродил меж бойцами. Бронза миловала его. Копье пролетало, не задевая. Меч ударял мимо. Стрела жалила другого. Легкий, как дым, неуязвимый, как дым, Амфитрион не боялся. Для этого мальчика готовили с детства. Фобос и Деймос [49] навещали других. Гость на бранном пиру, Амфитрион знал, что спит. И знал, что наяву – однажды! – все будет именно так. Будни; изнурительный труд бойца. Сон выжег в нем всю воображаемую прелесть войны.
– А-а…
Бойцы были на одно лицо. Подобное воевало с подобным. В каждом узнавался дедушка Персей. В каждом узнавался и он, Амфитрион. Внешность передавалась по наследству, как щит и меч. Если пойти вспять по реке времен, найдешь себя. На середине пути из Аргоса в Тиринф сошлись близнецы – Акрисий, дедушкин дед, и его брат Пройт. Кто бы ни сражался в рядах армий – сражались они, враги с мига зачатия. Сегодня Акрисию достанется аргосский венец, а Пройту – бегство в Тиринф. Впрочем, близнецы были так похожи в своей ненависти, что судьба легко спутала бы победителя и побежденного.
Кому – венец? Кому – бегство?
Брат бился с братом. В них, как в глади воды, отражался дедушка Персей. В дедушке – внук, идущий по полю битвы. Вокруг убивали и умирали. Век бронзы, не знающий родства. Мальчик не понимал, что хочет сказать ему сон. И кусал губы от бессилия.
«Я хочу быть твоим другом,» – сказал Косматый.
Кефал молчал. Юноша снова был на берегу, наедине с опасным собеседником. И тогда, наяву, и сейчас, во сне, Косматый произнес одно и то же:
«Я хочу быть твоим другом. Неужели ты откажешь мне?»
Кефал молчал.
«Моя дружба – ценный подарок. Подумай!»
«Чего ты попросишь взамен?»
«Взамен? – Косматый расхохотался. – Дружба – не товар. Хочешь, отдам даром?»
Кефал вспомнил друзей Косматого. Тех, о ком слышал, кого знал лично. Афинянина Икария убили пьяные пастухи – Икарий угостил их вином, полученным от друга ; дочь несчастного повесилась на могиле отца. Фригиец Мидас – друг наградил его даром «златого касания», и Мидас чуть не умер с голоду над золотым хлебом. Исмариец Ампел полез на дерево за гроздью винограда, подвешенной другом , и разбился насмерть.
«Твоя дружба остра, как меч,» – сказал Кефал.
«Если так, – Косматый пожал плечами, – то какова же моя вражда?»
«Ты грозишь мне?»
«Ты слишком красив для угроз. Я просто хочу, чтобы ты хорошенько подумал, прежде чем просить у меня дар…»
Наяву Косматый, насвистывая, ушел прочь по берегу. Вскоре он скрылся из виду. Здесь же, во сне, он все не уходил. Ждал; и дождался.
«Я охотник, – сказал Кефал. – Дай мне копье, не знающее промаха.»
Косматый вздохнул:
«Не дам.»
«Ты отказываешь мне в дружбе?»
«Я отказываю тебе в чудесном копье.»
«Почему?!»
«Ты думаешь, малыш, копье принесет тебе счастье?»
Эхо повторяло его слова над морем, пока Кефал не проснулся.
Тритону снилось море. И мама. Во сне они ничем не отличались друг от друга. Иногда тирренец подумывал утопиться, чтобы никогда не расставаться с морем и мамой. Однажды он поделился этой мыслью с отцом. Отец избил его до полусмерти. Нельзя, понял Тритон. Даже если очень хочется. Как хочется дать сдачи отцу, треснуть кулаком по багровой шее, а нельзя.
Он спал и улыбался во сне.
Персею Горгоноубийце снился аргосский стадион.
Дискобол взмахнул рукой, примериваясь.
Солнце остановилось над аргосским стадионом. Сам Гелиос придержал колесницу, желая взглянуть на бросок великого Персея. Атлет, не моргая, смотрел в лицо светлому божеству. В облике дискобола читался вызов, не вполне уместный здесь и сейчас. По лицу бродила странная улыбка – казалось, Персей забыл, где находится. Наконец он топнул ногой. Каменный постамент отозвался гулом. Персей топнул еще раз, а потом – еще, словно намереваясь пойти в пляс. Вне сомнений, он собирался метать диск по-старому, без раскручиваний – так бросают камни воины в строю. Улыбка оставила сына Зевса. Взгляд стал суровым, будто искал врага.