Эхион выставил перед собой ладонь. «Зачем?» – хотел спросить Кефал, но вместо этого ударил. И завопил от боли в костяшках пальцев, ссаженных до крови. Словно он бил не по ладони, а по твердой кости.

Эхион пожал плечами:

– Говорю ж, зуб я. Откуда у зуба хвост?

4

– Я его не знаю, – сказал Персей. – Чего он хочет?

– Два города, – ответил Анаксагор, ванакт Аргоса.

– Зачем ему два города?

– Себе и брату.

– У него есть брат?

– Есть. Мне доносят, что вся деловая сметка досталась старшему. Младшему не хватило. Вот старший и заботится. Если удачный город, правитель может быть дураком.

– Похвальные чувства. В наше время братья норовят отгрызть у тебя яйца…

– Я ему отказал. И в первый раз, и сейчас.

– Он уже приходил к тебе?

– Да.

– Что он хотел?

– Город.

– Один?

– Тогда – один. Теперь хочет два.

Они сидели в ваннах – Тиринф и Аргос, герой и политик. Ванны, медную и терракотовую, разделяла решетка: лозы, гроздья, плющ. Иной усмотрел бы в этом намек, но Анаксагор, троюродный брат Персея, любил красивые вещи. Воды в ваннах не было. Мужчины лоснились от пота – каменный очаг раскалили заранее. Когда дым вышел, отверстие в своде потолка закупорили рабы, спустив крышку на бронзовых цепях. Сплетники злословили, что аргосский правитель изнежен, как феак [54] – моется каждый день, и даже теплой водой. Но сплетничали шепотом – правитель был мстителен, как Аполлон.

– Как его зовут?

– Меламп, сын Амифаона.

– И он берется излечить целую ватагу менад?

– Тех, кто выживет после лечения.

– Разумная оговорка. Так и я возьмусь лечить. Правда, вряд ли кто выживет.

– Вот и я усомнился.

– Сколько живых он обещал тебе? Двоих? Пятерых?

– Две трети от ватаги.

– Это совсем другой разговор.

– Уверен, он врет.

– Меламп… Он из Фессалии?

– Да. Сейчас живет в Пилосе. Врачует и прорицает.

– Почему ты не послал гонца ко мне в Тиринф? В Аргосе – эпидемия безумств, а ты молчишь…

– Истребить их никогда не поздно. Во всяком случае, так я думал раньше. Бывало, что женщины возвращались. Я надеялся…

– Кто-то из твоей семьи?

– Дочери. Все трое.

– Меламп… Это он похоронил змею?

– Да. Дети забили гадюку камнями. Меламп похоронил змею под алтарем Реи, Матери Богов, и выкормил сирот-змеенышей. В благодарность те облизали ему уши. Теперь Меламп понимает язык зверей и птиц.

– Больше они ему ничего не облизали?

Анаксагор смеялся долго, со вкусом. Когда банщик вылил ему на голову шайку холодной воды, ванакт простонал: «Еще!». На теле Персея не дрогнул ни один мускул – с равным успехом водой могли окатить статую. Банщик стал натирать Анаксагора душистой пастой. Помощник банщика трудился над Убийцей Горгоны, вместо пасты взяв мыло из золы и козьего жира. Здесь знали, что Персей не терпит благовоний.

– Где бродят вакханки?

– Северней, в горах. Они заняли перевалы, включая Трет. Буйствуют, нападают на путников. К ним прибиваются сатиры и кентавры. Дороги стали опасны, Персей. Телеги не идут мимо Немеи; пешие боятся обогнуть подножие Апесанта.

– Апесант? Вернувшись с запада, я принес там жертву моему отцу.

– Сейчас там восхваляют Косматого. Микены, где сидит твой сын, уже страдают от недостатка продовольствия. Скоро начнется голод.

– И ты отказал Мелампу?

– Убей вакханок, и нам не придется дарить земли чужаку.

– Там твои дочери.

– Я уже похоронил их в сердце моем.

Банщик с помощником взялись за скребницы. Мужчины в ваннах молчали. Ни слова не было сказано, пока их терли мочалками из стружек, обливали водой и умащали елеем. Лишь в соседней комнате, глядя, как банщик надевает на господина хитон, Персей произнес:

– Мы давно знакомы, Анаксагор. Ты – сын моего дяди.

– Да, – кивнул Анаксагор.

– Моего лучшего друга, если у такого, как я, могут быть друзья. У меня нет причин не доверять тебе. Если бы когда-нибудь…

– Знаю. Ты бы взял Аргос штурмом, а меня зарезал бы на пороге моего дома.

– Я уже брал Аргос штурмом.

– Я всегда помню об этом. И люблю тебя, как брата. Можно, я задам тебе вопрос?

– Спрашивай.

– Ты уверен, что Косматый – не бог?

– Да. Однажды боги клялись Стиксом никогда не вмешиваться в мою жизнь. Он –вмешивается. Значит, он не бог.

– Тогда почему Олимп не покарает Косматого?

Персей ответил не сразу.

– Ты не допускаешь, – наконец сказал сын Зевса, – что ему Олимп дал такую же клятву?

5

Анаксагор блаженно потянулся. Против ожидания, ничего не хрустнуло – тело, распаренное в бане, сделалось мягче пуха. Взгляд ванакта прогулялся по двору – с ленцой, как сытый зверь – и словно наткнулся на препятствие. Анаксагор скривился. Казалось, он раскусил зеленую оливку с ветки.

– Это Меламп. Легок на помине…

– Почему он сопровождает моего внука?

– Не знаю.

Персей махнул рукой спарту. Выслушав доклад, кивнул.

– Я хочу знать, что он предлагает.

– Я уже говорил…

– От него. Лично.

– Пустая трата времени, – вздохнул Анаксагор. – Лекарь против Косматого? Пусть даже лекарь – провидец, а Косматый – не бог. Ладно, если ты так желаешь…

Повинуясь его жесту, рабы установили три ложа и столик. Сюда же принесли чаши, кратер с заранее разбавленным вином – и кувшин елового пива. Пиво, напиток бедняков, Убийца Горгоны с недавних пор предпочитал вину. Зная его вкусы, дворцовые пивовары всегда держали наготове пифос-другой, куда добавляли меда для сладости и чуть-чуть плюща. Эхион увел молодежь, а темнобородый целитель с достоинством взошел под сень портика.

– Ты намерен излечить вакханок? – без обиняков спросил Персей.

– Да.

– Как?

– Твоим способом.

– Рискуешь, фессалиец. Я не расположен к шуткам.

– Ты гоняешься за вакханками по горам. Я поступлю так же.