Видимо, это была шутка, но Бао ее не понял.
Вернулся даос.
– А не выпить ли нам, друзья?! – воззвал уже изрядно захмелевший Бао и наткнулся на отрезвляюще холодный взгляд льдистых глаз мальчишки.
– Нет, – заявил Маленький Архат. – Нам пора. Пора собирать всех. Времени почти не осталось.
– Змееныш? – понял мгновенно протрезвевший выездной следователь.
– Не только. Нам понадобится еще преподобный Бань.
И судья не стал спрашивать: «Для чего понадобится?» или: «Почему ты так решил?» Понял: раз это странное существо так говорит – значит, знает.
Поэтому он произнес совсем другие слова.
– Возможно, преподобный Бань уже мертв, – сказал он.
– Значит, он присоединится к нам мертвый, – жестко отрезал Маленький Архат.
Паланкин Государева Советника медленно продвигался…
Нет.
Мы начнем не так.
Ни к чему уподобляться бардам Туманного Альбиона, коих в первую голову интересовало действие: «и поскакал сэр Парцифаль, и устремил копье, и поразил…»
И певцы-чангиры знойной Азии нам не указ, ибо носителей тюрбанов и тюбетеек увлекало исключительно описание: «Губы ее подобны ширазскому рубину, ряд зубов – ряд жемчужин, ресницы острее дамасских клинков…»
Опять же иной путь у аэдов Пелопоннеса, наследников слепого Гомера, предпочитавших обстоятельства: «Дико взревел бурный Эвр, паруса напрягая, море покрылось барашками волн крутобоких, а небо…»
И уж наверняка не стоит прозревать будущее: «Я еще надеру тебе задницу!» – думал Государственный Советник, выруливая к проспекту Дацзыбао…»
Стыдно нам, истинным ханьцам, уподобляться варварам былого и грядущего, повторяя их напевы.
Итак?
Начнем с того, что первыми вообще шествовали повара и поварята, несшие короба с сухим рассыпным чаем и сластями. Всем этим они щедро одаривали собравшийся люд, и радости бэйцзинцев не было предела. Еще бы: получить щепотку чаю и пригоршню изюмных колобков в день назначения Сыном Неба Хун Ци своего нового советника! Съешь такое – и удача станет бегать за тобой по пятам, как ручная собачонка!
И можно спокойно шевелить челюстями, дожидаясь того заветного мига, когда вдали на мосту, отделяющем Запретный Город от центра Столицы, покажется конный вестовой с развевающимся стягом.
За гордым всадником, также верхами, ехали Золототыквенные телохранители – в железных шлемах и с иероглифами «Храбрец» на латах и налобниках. Под доспех герои надевали зеленые стеганые кофты из полушелка, а под пояс – набрюшники кирпично-розового цвета. Набедренники их делались из кожи оленя-двухлетки, на ногах красовались сапоги с четырьмя швами; и казалось – едет свора тигров верхом на свирепых драконах.
А уже вслед за Золототыквенными скакали обычные дворцовые стражники, вокруг которых по обеим сторонам дороги двигались блюстители порядка – все как на подбор, здоровенные бородачи.
Когда приветственные крики достигли апогея, на мосту возникли отгонялы – детины хоть куда, в трубообразных шапках, видных издалека, и с бамбуковыми палками в руках. Толпа попятилась, расступилась, не дожидаясь привета подруги-палки, а бравые отгонялы ускорили шаг, приподняв одну полу халата.
Наконец появился паланкин новоявленного Государева Советника – открытый, устланный жалованной тигровой шкурой, несомый восьмеркой носильщиков, а еще восемь рысцой трусили рядом, дожидаясь своей очереди.
Ну а потом уже двинулись письмоводители и секретари, писцы и канцеляристы, щеголи и распутники, кичащиеся кто дорогим седлом, кто – уздечкой, подаренной щедрым покровителем, а кто – потупив взор и втайне рассчитывая на будущие милости.
Воистину славен тот, кого отличает государь, и символы успеха – синий дракон с пестрой сорокой – склоняют головы к его ногам!
Выезд этот был во многом подобен возвращению Чжоу-вана в наново дарованный Нинго, случившемуся не так давно; только вот появление незнакомца в свите сановника не сопровождалось столь разрушительными последствиями, как вторжение озверевшей Восьмой Тетушки.
Потом отгонялы утверждали, будто дерзкий мелькнул среди них, – но бросил пару слов, прикрикнул на оплошавшего горожанина, чуть не попавшего под копыта, мимоходом поправил кому-то сбившееся набок оплечье… и все, не сговариваясь, решили: этот парень из своих, новонанятых!
Стражники же в один вой голосили, что вообще никого не видели, не замечали; а носильщики и вовсе поначалу приняли как должное – идет себе и идет, вроде так и надо!
Только оно было совсем не надо: чтобы рядом с паланкином Государева Советника шел никому не ведомый человек лет сорока пяти, с абсолютно незапоминающимся лицом.
Как ни странно, сам Государев Советник и был первым, кто всерьез обратил внимание на незваного гостя.
Крохотной лапкой тронул край занавески, блеснул глазом-бусиной из тени…
До назначения на столь высокий пост Государев Советник служил почетным наставником в Училище Сынов Отечества. Многие знатные студенты, впервые видя его, презрительно хмыкали и не подозревали, что жестоко ошиблись – но не все же сведущи в чтении скрытых признаков! Воробей себе и воробей! Маленький, лысенький, вечно встрепанный и рассеянный, с тоненькими ручками-ножками, клювастый и влажноглазый. Уже гораздо позднее выясняли непочтительные студенты, что именно этот воробей и был автором знаменитого трактата «О пяти видах наказаний», где доказывал, что все наши беды проистекают из глубокой древности. Дескать, гуманисты эпохи Тан легкомысленно отказались от прежнего канона – клеймение лба, отрезание носа, кастрация, отрубание ног и смертная казнь, – заменив его на опасные нововведения. Ну скажите, можно ли устрашить преступников и вразумить злоумышленников таким набором, как битье легким бамбуком, битье тяжелым бамбуком, ссылка на определенное расстояние, ссылка на определенный срок и только потом уж – смертная казнь!
Неудивительно, что нравы падают и падают…
Видимо, незнакомец у паланкина был не чета студентам-оболтусам из родовитых семей – едва уловив блеск советникова глаза, он почтительно склонился, приложив руки ко лбу, и одними губами произнес:
– Отчаянный дерзец лишь выполняет приказ: передать высокому сановнику весточку от далекого друга! Уста не карают за произнесенное – виноват сказавший!
– Зато иногда отрезают излишне длинный язык, – как бы невзначай чирикнул воробей. – Ты, я вижу, не боишься смерти?
И шевельнул пальчиком опомнившейся страже – не трогать! Раньше суетиться надо было.
– Осмелюсь спросить: как вы догадались?
– По твоему голосу, чужой гонец, – он совсем не изменился.
– Но ведь и вы, о опора Чжунго, по моему ничтожному разумению, не дорожите вашей драгоценной жизнью!