Не знаю, сколько времени я продиралась через отчаяние и тщетность. Они были столь осязаемы, словно я шла сквозь жидкий цемент. Категорий времени здесь не существовало. В этом месте не было часов или таймеров, минут или часов, не было дня и ночи, солнца или луны. Только бесконечный черный, белый и голубой, и такое же бесконечное страдание.
Сколько раз во сне я проходила по этому пути? Если он снился мне с рождения — более восьми тысяч раз.
Благодаря многократному повторению, каждый шаг был инстинктивным. Я огибала опасно тонкий лед, о котором не могла знать. Я интуитивно чувствовала расположение бездонных снежных заносов. Я знала очертание и количество входов в пещеры в черных скалах высоко над моей головой. Я узнавала ориентиры, слишком незначительные для любого, кто не ходил этим путем бессчетное множество раз.
Мое сердце колотилось, если бы только могло. Неизвестно, что ждало меня впереди. Если я когда-то и добиралась до конца своего путешествия во сне, то я полностью блокировала это воспоминание.
Мной всегда руководил женский голос, приказывая подчиниться. Может, каждый раз, как только я засыпала, мной овладевала моя внутренняя конкубина и показывала сны, пытаясь заставить меня вспомнить и что-то сделать?
По словам Дэррока, некоторые считали, что Темный Король спит вечным сном в своей тюрьме, заточенный в черном льду. Может, его заманили в ловушку, и теперь он связывается со мной через Царство Сновидений, чтобы научить меня всему, что мне нужно было знать, чтобы освободить его? Неужели в этом смысл моей жизни?
Я знала о любви короля и конкубины, и все же меня возмущало то, что моим смертным существованием воспользовались без малейших сожалений, не приняв во внимание, каким оно могло бы быть, какой Я могла бы быть. Разве она уже не прожила достаточно долгую жизнь, ожидая, когда он очнется, вспомнит о ней и будет жить.
Не удивительно, что я чувствовала себя психически ненормальной, когда училась в старших классах! С самого детства я жила с подавленными воспоминаниями о другой, сказочной жизни, заложенными в мое подсознание!
Я вдруг засомневалась во всем, что было со мной связано. На самом ли деле я любила солнечный свет так сильно, или то были чувства, доставшиеся мне от неё? Так ли безумно я интересовалась модой или же была одержима гардеробом конкубины, состоящим из тысячи потрясающих платьев? Нравилось ли мне украшать окружающую обстановку или то была её потребность украсить свою темницу, пока она дожидалась своего возлюбленного?
А нравился ли мне вообще розовый цвет?
Я попыталась вспомнить, сколько из ее платьев имели розовый оттенок.
— Фу, — выдохнула я, и этот звук разнесся глубоким рокочущим гонгом.
Я не хотела быть ею. Я хотела быть собой. Но, насколько мне было известно, меня даже не существовало.
Ужасная мысль пришла мне в голову. Может быть, я не была реинкарнацией конкубины, возможно я и есть конкубина, и кто-то вынудил меня выпить из Котла.
— Ну да, а потом отправил к пластическому хирургу и изменил мое лицо, — пробормотала я. Я совершенно не похожа на возлюбленную короля.
Голова шла кругом от опасений, одно тревожнее другого.
Я остановилась, как будто сигнал встроенного в меня радио-маячка стал раздаваться все чаще, вдруг превратившись в один сплошной звук.
Я на месте. Где бы ни было это «место». Какая бы судьба меня не ожидала, что или кто бы ни привел меня сюда, он был прямо за следующим выступом чёрного льда, всего в каких-то двадцати футах впереди.
Я так долго стояла, что опять покрылась льдом.
Меня охватило отчаяние. Я не хотела смотреть. Не хотела подниматься на вершину. Что, если мне не понравится то, что я там увижу? А что, если я заблокировала это воспоминание потому, что там меня ожидала смерть?
Что если я опоздала?
Тюрьма пуста. Нет смысла идти дальше. Мне следовало просто сдаться, окончательно замёрзнуть и забыть обо всем. Я не хотела быть конкубиной. Не хотела найти короля. Не хотела оставаться в Фэйри или быть его вечной любовью.
Я хотела быть человеком. Хотела жить в Дублине и Эшфорде, любить своих маму и папу. Хотела препираться с Иерихоном Бэрронсом, и в один прекрасный день, когда наш мир будет восстановлен, стать хозяйкой книжного магазина. Хотела увидеть, как Дэни вырастет и впервые влюбится. Я хотела, чтобы Кэт заменила ту старуху, что возглавляла аббатство, и хотела отдыхать на человеческих тропических пляжах.
Я замерла в нерешительности. Должна ли я пойти навстречу своей судьбе, как послушный робот? Или замерзнуть и забыть, как заставляла меня поступить сокрушающая тщетность, царившая здесь? Или мне развернуться и уйти прочь? Последняя мысль привлекала меня больше всего. От нее веяло свободой воли, выбора, при котором я могла поднять паруса и плыть собственным курсом.
Если я так и не поднимусь на этот выступ и не узнаю окончания сна, мучившего меня всю жизнь, освобожусь ли я от него?
Не было никакой высшей силы, заставляющей меня продолжать, никакой возложенной на меня божественной миссии найти Книгу и восстановить Стены. Одно то, что я могла выследить ее, не означало, что я обязана это делать. Я не обязана воевать с фейри. Я свободный человек. Я могла уйти прямо сейчас, уехать подальше, уклониться от ответственности, блюсти свои интересы и оставить этот кавардак кому-нибудь другому. Это был незнакомый новый мир. Я могла перестать сопротивляться, приспособиться и жить с ним в согласии. Что я наверняка о себе узнала за последние несколько месяцев, так это то, что я прекрасно умею приспосабливаться и придумывать способы жить дальше, когда все складывается далеко не так, как я ожидала.
И все же… действительно ли я могла уйти, так и не узнав, что все это значило? Жить с неразрешимой биполярностью, определяющей каждый мой шаг? Хотела ли я такой жизни — противоречивого, напряженного, полузапуганного существования кого-то, кто струсил в самый ответственный момент?
Безопасность — это ограда, а ограды для овец, — сказала я Ровене.
Интересно, какой позиции ты будешь придерживаться, — едко ответила она, — если действительно окажешься в этой ситуации.
И это было испытание.
Я сломала лед, стряхнула его и направилась к вершине выступа.
И тут, прежде чем я успела увидеть, что находится за гребнем хребта, в памяти всплыло последнее подавленное воспоминание — как последняя отчаянная попытка заставить меня поджать хвост и сбежать отсюда.
И это почти сработало.
Когда я поднимусь на вершину хребта, там, на покрытом снегом возвышении, в окружении отвесных скал, будет стоять гроб, высеченный из такого же черно-синего льда, что и четыре камня.
Резкий порыв ледяного ветра спутает мои волосы. Я буду стоять, и спорить с собой, прежде чем сделать шаг к гробнице.