Умеет ли бедный мальчик плавать...
К тому моменту, как Аля оказалась на площадке, товарищ Федор еще беспомощно барахтался на поверхности: не кричал, не звал на помощь, просто бил руками по воде. А остальные, все до единого, просто стояли и смотрели, как он тонет... Они не понимали, в хмельном своем веселье не могли допустить, что человек может не уметь плавать.
Аля сбросила босоножки в тот самый момент, когда голова товарища Федора исчезла под водой.
...Черная вода Мертвого озера ласковая, теплая, как парное молоко, и смертельно опасная из-за своей непрозрачной черноты. Лучи догорающего солнца прошивают ее острыми красными спицами – бесполезная красота, не помогающая, а мешающая. Ничего не видно, кроме этих лучей-спиц. И воздух в легких кончается...
Торопливый вдох, и снова расшитая лучами чернота. На сей раз глубже, много глубже...
Рука касается чего-то мягкого, уже почти хватает, но... воздуха больше нет, и перед глазами чернота реальная, от кислородного голодания...
Смотреть на тех, кто остался на причале, нет времени. Нет времени даже позвать на помощь. Не у нее нет времени – у товарища Федора...
А озеро глубокое, почти бездонное. Волосы, точно водоросли, липнут к лицу, легкие горят огнем. Еще чуть-чуть, последний рывок...
Под рукой что-то гладкое и узкое – портупея. Все – поймала! Теперь наверх, к воздуху. И не разжимать сведенных судорогой пальцев, ни в коем случае не разжимать...
Больно. Без воздуха больно, хочется сделать вдох. И тяжелое, неподвижное тело камнем тянет на дно. Сил нет, она не справится...
Пальцы разжимаются: медленно, один за другим. Прости, товарищ Федор... Уже почти разжались...
...Чья-то рука поверх ее ладони, сжимает, помогает... И вторая – вокруг талии, выжимает из легких остатки воздуха. Все, она больше не может...
...Воздух обжигает. Дышать не получается, получается только бестолково трясти головой и кашлять, прогоняя из легких остатки воды. Рядом кто-то есть, придерживает за плечи, не позволяет снова уйти под воду.
– Аля, ты как?! – голос знакомый, Егоров. – Аля!
Егор здесь же, в озере. Мокрые волосы прилипли ко лбу, а лицо испуганное.
– Где он? – кашель все еще разрывает легкие, но воздух больше не жжется. – Егор, где Федор?
– Там, – он кивает куда-то вверх, в сторону площадки. – Его уже вытащили. Аля, ты сама выберешься или тебе помочь?
– Алевтина, давайте руку! – А это Николай, судя по взгляду, уже совершенно трезвый, стоит на коленях на причале, тянет к ней обе руки. За его спиной маячит испуганный Толик.
– Он жив?!
– Аля, господи! Да дайте же вы руку! – Николай ложится животом на пирс, хватает ее за плечо, почти силой вытаскивает на площадку. Перед самым лицом чьи-то обутые в кеды ноги.
– Как ты? – и кеды, и голос принадлежат Толику, он присаживается перед ней на корточки, в глазах-пуговицах раскаяние пополам с каким-то другим, трудно дифференцируемым чувством. – Алечка, мы ж не хотели...
– Отвали!
Сейчас не до его извинений, и морду его печальную она видеть не может, она видит только одно – обтянутую мокрой рубашкой спину Гришаева. Гришаев стоит на коленях над распростертым на площадке телом, ругается вполголоса.
– ...Козлы, чуть пацана не угробили, – голос злой, но, помимо злости, в нем слышится облегчение. – Ну, давай же, товарищ Федор, открывай глаза. Труба зовет!
– Он дышит? – разговаривать с Гришаевым не хочется, но только он один знает, жив ли товарищ Федор.
Он долго не отвечает, то ли не слышит вопроса, то ли не знает, что сказать. Ну и хрен с ним! Она сама...
...Волосы у товарища Федора мягкие и от воды вьются мелкими кольцами, а лицо спокойное – неживое...
– Товарищ Федор! – она кричит и не узнает свой голос.
– Аля, тише! – на плечи ложатся тяжелые ладони, пытаются оттащить ее прочь. Егор.
– Пусти! – она вырывается, опять падает на колени. – Федор!
– Не ори, – Гришаев смотрит куда-то поверх ее головы, хмурится. – Все с ним в порядке. Сейчас очухается.
И, точно в подтверждение его слов, тело, еще секунду назад неподвижное и неживое, дергается, заходится кашлем. Гришаев подхватывает товарища Федора под мышки, поддерживает, не дает завалиться на спину.
– Видишь, живой твой товарищ Федор, – Егор обнимает ее за плечи, прижимает к себе.
Да, живой, но она должна убедиться...
Кашель переходит в хрип, потом в жалобные всхлипывания.
– Тише, тише, парень, все хорошо, – Гришаев ободряюще похлопывает товарища Федора по спине. – Открывай глаза, не бойся.
...У товарища Федора жуткий взгляд – неживой, застывший. От него мокрая футболка покрывается ледяной коркой, холодным панцирем льнет к спине.
– Что за черт?! – пальцы Егора на ее плечах судорожно сжимаются, делают больно. – Что у него с глазами?
– Это из-за зрачков, – голос Гришаева спокойный, уверенный. – Парень пережил острое кислородное голодание. Зрачки широкие, радужки не видно. Сейчас все пройдет. Она его вовремя вытащила, – он смотрит на Алю не с уважением, но с легкой тенью одобрения. Надо же, она заслужила его одобрение...
– Товарищ Федор? – она зачем-то переходит на шепот. Наверное, боится напугать его еще сильнее. – Товарищ Федор, все хорошо.
У него ледяные руки и дыхание со свистом, но взгляд уже обыкновенный, только испуганный. Прав был Гришаев...
– А я вас видел. Там, внизу, – товарищ Федор смотрит на нее и застенчиво улыбается. – Он звал меня, а вы не отпустили.
– Кто тебя звал? – она знает кто, но все равно спрашивает.
– Он. Разве вы его не видели?
– Где?
– Там, внизу. Он на меня смотрел... и на вас. Я уже сдался, а вы меня вытащили.
– Вытащила, – она кивает, оборачивается к Егору: – Спасибо, что помог нам с товарищем Федором.
Егор молчит, смущенно отводит глаза, а Гришаев улыбается, как всегда, ехидно...
* * *
Уснуть никак не получалось – слишком сильным был пережитый стресс. Аля смутно помнила, что происходило после того, как товарищ Федор пришел в себя. Кажется, ей пришлось выслушать извинения и покаяния Толика с Николаем. Кажется, Эллочка, которой дела не было до того, что человек едва не погиб, интересовалась, откуда у нее такое симпатичное колечко, а Вадим Семенович отчитывал парней за преступное разгильдяйство. А потом Егор увел ее в дом: сначала ждал, пока она примет душ и переоденется в сухую одежду, а потом отпаивал кофе с коньяком. От коньяка она наконец согрелась, перестала клацать зубами и захотела спать. Егор, краснея и смущаясь, предложил ей заночевать у него в комнате: «Аля, не подумай ничего дурного, я просто боюсь оставлять тебя одну в таком состоянии», но она отказалась. Утренних разговоров и косых взглядов ей хватило с лихвой. Да и Гришаев наверняка бродит где-то поблизости – шпионит... Нет, она как-нибудь одна. И не нужно за нее бояться. Теперь, когда она переселилась на второй этаж, уже можно ничего не бояться. Рядом, через стену, комната Гришаева, напротив – Егора, экологов и четы Ивановых. Только крикни – и кто-нибудь обязательно придет на помощь. Да и устала она очень сильно, ей теперь не до призраков, ей бы поскорее в теплую постель, закрыть глаза и ни о чем не думать. Егор не стал настаивать, лишь на прощание поцеловал ее в щеку. Кажется, она уснула, так и не удосужившись закрыть дверь на замок.