– Это кто ж мне такой подарочек-то удружил? – Перстень сел, как влитой, чем-то острым до крови оцарапал кожу. Ничего, кровь мы вот в трясину стряхнем или о кафтан вытрем. Черт с ним, с кафтаном.
– От зятя подарочек, – старик низко кланялся, мел сивой бородой дно возка. – От любимого зятя.
Ишь, ты! А Звонов-то каков! Еще на Малашке не женился, а уже зятем себя называет, подарки дарит. Ну оно, может, и хорошо, что вот так уважительно к будущему-то тестю... Да, видать, не прогадал он, когда Малашке жениха выбирал. Водится у Звоновых золотишко, водится! Не стал бы он такие подарки делать, если бы не было с чего.
– Ну так ты это... дед, зятьку моему кланяйся, скажи, что угодил с подарком-то.
– Поклонюсь, всенепременно поклонюсь. Да только это еще не все. Велел он спросить, может, помощь какая нужна. Потому как по договору он тепереча тебе помогать обязан во всяких твоих финансовых начинаниях.
По какому такому договору?! А, неважно, главное, что Звонов помогать грозится. Вот ведь зятек, вот удружил! Еще бы золотишком своим поделился да с Венькой Кутасовым совладать помог, чтобы дельце выгорело.
– Передам я ему, Петр Игнатович, ваше пожелание, – старик продолжал кланяться, и бороденка его козлиная мелко вздрагивала. Схватить бы его за бороду, да в топь...
– Это еще какое такое пожелание ты ему передашь, хрен старый?! – Вот ведь не удержался, уцепился за бороденку, дернул вверх, так, что шапка на землю свалилась. – Я ж еще ничего не желал.
– Пожелал, барин! – старик улыбнулся гнилым ртом, из которого дохнуло смрадом, точно из разрытой могилы. – Я все твоему зятю передам, все до последнего слова. Да только и ты, уж будь добр, свою часть уговора исполни. – А глаза у старика желтые, ну аккурат змеиные и, кажется, даже светятся в темноте.
– Какой уговор? О чем ты, старый? – говорить тяжело, язык точно к нёбу присох, и рука, та, которой он старика за бороду ухватил, онемела.
– Так обыкновенный уговор, смертью мученической скрепленный. Доченька твоя, Настасьюшка, уж больно моему хозяину приглянулась. Он бы ее себе в жены насовсем взял, да только не может. Триста лет всего отмеряно их счастию, а потом Настасью надобно отпустить. Так ты уж позаботься, чтобы все по договору было. Хозяин тебе злата, сколько пожелаешь, а ты ему новую невесту присматривай.
– Ты о каком таком сейчас хозяине гутаришь? – бороду он отпустил, а вот за кнут никак ухватиться не может, рука онемела и совсем не слушается. А старик смотрит своими змеиными глазищами, улыбается.
– У меня только один хозяин имеется – Василиск, змеиный царь. Так не забудь про уговор-то. Твой род тепереча навроде стражников будет. Сначала ты, потом сын твой...
– Так нету ж у меня сына, – пробормотал и сам испугался, что перебивает.
– Нету, так будет. Какие твои, Петр Игнатыч, годы!
– А как определить, что время настало? – В животе что-то заворочалось, заквакало лягушкой. Страх это, вот что. Ну Настена, ну гадюка подколодная! И с того свету тятеньку любимого достала!
– Обижается она на вас сильно, хозяйка-то моя, – старик досадливо покачал головой. – Велела в договор одну поправочку внести.
– Какую такую поправочку?
– Сказала вот дословно, – старик поднял желтые глаза к полыхающему зарницами небу, – Я, сказала, свою часть уговора выполню, приму долю свою безропотно. Да только пущай и папенька узнает, каково оно.
– О чем ты, старый? – И откуда взяться зарницам в конце осени?
– Пометить она пожелала твой род. Так, чтобы сразу видно было, кому графья Бежицкие служат.
– Как пометить?
– А я того не ведаю, когда время придет, сам узнаешь. Давай, я тебе лучше про другое расскажу. Когда хозяйки моей срок истечет, Василиску новая невеста понадобится. Она в твоей семье родится – невеста-то. Будет собою пригожа, светлокожа, светловолоса, ну, как нынешняя моя хозяйка. А чтобы вы не ошиблись, хозяин ее клеймом пометит в виде змейки. Вот как родится в вашей семье девочка с родимым пятном вроде змейки, так считай все – вы свой уговор исполнили. Отдадите невесту Василиску, а он вас за то своей милостью пожалует.
– Какой милостью? – Про милость это интересно, многим лучше, чем про какие-то Настасьины угрозы. Жалко только, что не ему милость достанется, не проживет он столько лет-то.
– Ты, Петр Игнатыч, тепереча долго жить будешь. – Да что же этот аспид мысли его читает? – До ста лет точно доживешь, а может, и подольше протянешь. А милость... – желтые глаза сверкнули, точно кусок души выжгли. – Как выполните свою часть уговора, так хозяин любое ваше желание исполнит. Только вот что, слова надо будет сказать заветные, – старик наклонился, опять обдал могильным смрадом, зашептал на ухо заветные слова. – Не забудь, Петр Игнатыч. Как приедешь домой, все запиши и сыну своему передай, чтобы, когда время придет, никаких оплошек не вышло, – сказал да и спрыгнул с возка. С виду старик стариком, а спрыгнул лихо, как добрый молодец.
Он еще о многом спросить хотел, да только некого уже спрашивать – нет вокруг ни единой живой души, старик точно под землю провалился или в болото... Подумал бы, что приснилось все, да только вот он, перстень-то – Василискова печать, намертво на пальце сидит, захочешь, а не снимешь.
А с Венькой Кутасовым очень все удачно вышло. Сделался лихой человек Венька вдруг покладистым, хоть к ране прикладывай, и условия предложил даже лучшие, чем те, на которые он смел надеяться. Оно, конечно, грех с разбойниками и висельниками знаться, да только времена нынче такие настали, а Венька работенку предлагает легкую, необременительную. И делов-то, присматриваться на модных нынче балах, у какой бабенки цацки побогаче да покрасивше, у кого из господ мошна потолще, кареты с позолотой, да лошади заморские. Присматривать, а потом надежным человечком Веньку упреждать, когда и какой дорожкой господа по домам станут разъезжаться. Да, не время еще Яшку убивать, сгодится еще Яшка-то.
Как домой приехал, перво-наперво слова заветные в книжицу специальную записал и все остальное, что старик говорил, чтобы уж точно не забыть. Радовался, что с Венькой все так удачно вышло, а про метки там всякие да Настасьины выкрутасы и думать забыл. Баба, она и есть баба. Один толк с нее – зятька подбросила такого, что цены ему нет...
А метка уже на следующий день проявилась. Маленькое пятнышко, навроде как кожа чешуей покрылась. Зудело сильно, ну так это ж не беда, это и потерпеть можно. Через год, когда чешуей этой с ног до головы покрылся, он уже по-другому думал. Денег к тому времени у него было столько, что теперь впору Егоршиным перед ним стелиться, а радости никакой из-за коросты этой змеиной. Он и по аглицким докторам ездил, и по бабкам-ведуньям – ничего не помогало. Заработало Настасьино проклятье-то...