Уже две недели, как Анна Филипповна Костикова, перестав получать письма от Костика, старалась гнать страшные черные мысли. Если бы не шантажист, она бы уже давно была в Чечне или в каком другом месте – может быть, в Назрани или в ростовском госпитале. Днем на работе она держалась. И только верной подруге Ленке Каравай раскрывала тот ужас, который поселился в душе.
– С солдатами только и делают, что гоняют по стране туда-сюда, тут не то что матери написать, от собственного имени отвыкнешь! – в который раз успокаивала верная подруга.
Ленка и стала первым человеком, перед которым Анечка раскрыла свою страшную и стыдную тайну, показав одно за другим письма от шантажиста. Это случилось после того, как она вытащила из почтового ящика конверт с приглашением зайти в похоронное бюро.
В тот момент она прислонилась к стене и не смогла разобрать ни одной буквы на толстом желтоватом листе бумаги, – перед глазами у нее плавали темные круги. Потом она собралась, прочитала, сообразила, что это – всего-навсего очередное послание шантажиста.
Но страшная надпись на бланке стала для нее ясным сигналом судьбы. Тогда она и решилась рассказать все подруге.
– Ладно, в подробности не вдавайся, – хмуро перебила Ленка плачущую Анечку. – Что-то такое я предполагала давно. Уж слишком вы выделялись!
– Это все я сама, все сама наделала! Я же его тогда спасти хотела! – продолжала рыдать Анечка. – И я его люблю, люблю! Понимаешь. Если бы только как сына!..
Ленка полезла в сумочку, нашла там валидол и протянула большую круглую таблетку Анечке:
– Кончай свои истерики. Положи в рот и соси.
– Ты меня теперь презирать будешь? – спросила Анечка с отчаянием в голосе.
– Иди ты со своим презрением знаешь куда?! Не судите да не судимы, понятно? Думаешь, я раньше не догадывалась? Или что, думаешь, все уж всегда такие безгрешные? Главное – лишь бы этот подонок свою запись в прессу не пустил. Сколько не хватает, чтобы заплатить этому подонку, – три тысячи? – переспросила она по-деловому.
Ленка заставила Анечку вымыть холодной водой лицо, а сама стала кому-то названивать.
– Есть у меня один мужик, он ради меня готов по стене размазаться. Думаю, не откажет, – объяснила она.
Но человек этот оказался в отъезде и ждали его через несколько дней.
– Ладно, не бери в голову. Ответь своему подонку, что через неделю он точно все получит, – успокоила Ленка. – Месяца на три я займу, а за это время найдем, у кого еще перезанять. И ты кое-что получишь за свои Соловки. Выкрутимся, подруга. Заплатим, и лети сразу в эту самую Назрань.
Но человек, который был где-то в отъезде, задерживался, его ждали со дня на день. Ленка ей звонила каждый день.
От шантажиста тоже пришло очередное послание. Опять на бланке бюро ритуальных услуг. Он требовал деньги до конца недели.
– Хочешь, я сама с этим подонком встречусь и все скажу, что о нем думаю? Или просто глаза ему выдеру, чтоб не совал их, куда не надо?! – предлагала верная подруга.
Анечка готова уже была согласиться. Но тут в ее жизнь ворвались события, которые обрушили все.
Ждать и надеяться на письма стало уже попросту невозможно, и Анна Филипповна, решившись, позвонила в военкомат. Со студии. Ей ответил дежурный. Спотыкаясь, она стала объяснять:
– Вы понимаете, такого ни разу не было: он писал мне каждый день. Может быть, послать запрос?
Дежурный, перебив, дал номер телефона, по которому тут же ответил внимательный голос.
Она объяснила и ему.
– Не волнуйтесь, – стал успокаивать тот, записав номер части. – Части теперь все время перемещаются, и почте за ними не угнаться. Кстати, как раз в эту часть мы вчера посылали запросы на двух ребят. Так что не вы одна.
Он записал ее телефоны, и домашний, и студийные.
– Как ответ получим, я сам вас оповещу, – пообещал он. – Уверен, что с ребятами там все в порядке.
С тем она и пошла на передачу.
Анна Филипповна сидела за овальным столиком в состоянии расслабления и одновременно особой собранности. Перед нею лежал сценарный план. В нем были перечислены по порядку сюжеты, а также их авторы. Все это и без бумаг держалось в ее голове, но таков уж был порядок. Через несколько минут заканчивался выпуск центральных новостей, и в ту же секунду в кадр входила она.
Оператор Гриша в наушниках стоял перед камерой, направленной на Анну Филипповну, в позе готовности и ждал сигнала. По сторонам располагались два монитора. В правом Анна Филипповна могла увидеть себя и сейчас, а по левому шли те самые новости, которые показывали на страну.
Она вздрогнула оттого, что, как ей показалось, московский ведущий назвал ее фамилию.
– Мобильная группа боевиков была одета в камуфляж с российскими знаками различия, – продолжал говорить ведущий. – Как рассказал другой, чудом оставшийся в живых, солдат, Константин Костиков до последнего выстрела не подпускал бандитов к своим раненым товарищам. Расстреляв весь боезапас, он попытался подорвать себя гранатой, но она по какой-то причине не взорвалась. Захватив высоту, боевики надругались над телами раненых российских военнослужащих. Повторяю, мы показываем лишь малую часть этой страшной пленки, которую снимали боевики, пожелавшие зафиксировать свои действия во всех подробностях. По всей вероятности, оператор находился среди наемников.
И дальше Анечка увидела своего Костика, который смотрел на нее полными боли и ужаса глазами. Ей даже показалось, что он что-то произнес одними лишь губами.
– Вы видите, как наемник, по-видимому арабского происхождения, кастрирует рядового Костикова, – комментировал отстраненным, подчеркнуто бесстрастным голосом ведущий. – Теперь он отрезает ему уши, которые многие наемники используют как сувенир… Повторяю, мы показываем лишь малую часть тех страшных кадров, которые были нами получены…
До входа Анны Филипповны в передачу оставалось полторы минуты.
Ей показалось, что все ее тело умерло. Лишь один голосовой аппарат действовал как заводной автомат. Он производил необходимые для передачи звуки. Отдельно от разума и тела. Звуки складывались в слова и фразы, содержание которых проходило мимо сознания.
Когда красная сигнальная лампочка над камерой оператора Гриши погасла, она так же автоматически собрала листки сценарного плана и вышла из студии.
За тяжелыми звукоизолирующими дверями возле низенького диванчика толпилось несколько человек: главный режиссер Михаил Ильич, режиссер Ёлка Павленкова, гримерша Валечка. По их застывшим лицам она поняла, что они – всё знают.
Им позвонили из Москвы в ту минуту, когда Анна Филипповна вошла в кадр. До этого в Москве никому в голову не приходило соединить ту ужасную пленку с петербургской ведущей Анной Костиковой.