Весть немедленно разлетелась по всем комнатам, и теперь Анна Филипповна шла, автоматически передвигая одеревеневшие ноги, по коридору из смолкающих и мгновенно расступающихся людей. Возможно, так в прежние времена двигались приговоренные к казни.

Михаил Ильич сразу вызвал гримершу, которая у них выполняла и обязанности медсестры. Та прибежала с какими-то успокоительными средствами. Но Анна Филипповна, сев в привычное потертое кресло, севшим чужим голосом проговорила:

– Не надо. Мне ничего в этой жизни не надо.

– Анечка, тебе надо туда лететь. Ты должна увидеть это место и сохранить его в памяти.

Главный режиссер решил, что суетные заботы – полет в самолете, посторонние люди – отвлекут ее от несчастья.

– В чьей памяти? – хрипло переспросила она.

– В твоей.

– А-а-а, в моей, – согласилась она. – Хорошо, я сохраню.

Теперь у нее появилась новая цель В жизни – немедленно лететь туда, где страдал истерзанный Костик. Чтобы увидеть, чтобы запомнить то место. Но нет, не только для этого. Ей надо, действительно надо торопиться туда, чтобы его заслонить. Спасти от следующих страданий. Ведь он же наверняка все еще там страдает. Говорят, душа еще долго не уходит от своего тела. И ей необходимо ехать туда немедленно, чтобы ощутить хотя бы душу Костика.

Анна Филипповна снова вспомнила его глаза, полные боли и муки. И губы, прошептавшие в камеру всего одно слово. И она поняла, чтО это было за слово: в последнее мгновение жизни он звал ее. Он верил, что она придет и весь ужас останется позади, исчезнет. Ей надо, она должна немедленно быть рядом с ним. Только это остановит его страдания. И она решительно поднялась.

У студии был давний контакт с «Пулковскими авиалиниями», и тот же Михаил Ильич, Миша, быстро договорился о месте на ближайший рейс. Миша позвонил и в военкомат. Они мгновенно врубились в ситуацию и сказали, что через полчаса можно заехать за нужными бумагами. Миша даже собрался лететь вместе с нею, но Анна Филипповна тем же не своим голосом произнесла короткое:

– Нет. Я должна одна.

Когда она вышла из студии, Валечка произнесла почти что восхищенно:

– Во – характер! Ни слезинки. Железная женщина.

– Что ты, Валя! Чего хорошего? Тут как раз разрыдаться надо. Реветь во весь голос. А не молчать. Как бы у нее крыша не поехала от такого молчания! – перебила ее Ёлка.

Все дальнейшее происходило как бы не с ней. Студийный водитель завез ее в военкомат, где у дежурного лежала готовая бумага. Дома ей понадобилось не больше получаса, чтобы захватить нужные документы и детские фотографии Костика. Зачем она взяла эти фотографии, Анна Филипповна не знала, но они показались ей очень нужными.

Все люди, встречавшиеся на ее пути в этот день, перешедший сначала в вечер, а потом в ночь, немедленно понимали, в чем дело, и бросались помогать ей – так сильна была энергия горя, которую она излучала.

Бортпроводница, едва только заглянув в ее лицо при входе в самолет, сразу повела на отдельное от всех место. И хотя в соседних рядах тоже сидели какие-то люди, Анна Филипповна не замечала их, словно отделившись невидимым экраном. Она перебирала фотографии сына и повторяла одну только мысль: «Я лечу к тебе, Костик! Потерпи! Закрой глаза, потеряй сознание, чтобы не чувствовать этого ужаса. Я лечу к тебе! Уже скоро! Я помогу».

На местном аэродроме тут же подвернулась машина, которая довезла ее до пресс-центра. А дальше братья-журналисты стали передавать ее с рук на руки по всему маршруту. Иногда приходилось ждать машину минут сорок – час. И она молча стояла, прислонившись к стене и свесив руки, или так же молча сидела, не участвуя в ни чьих разговорах.

Лишь на последнем этапе едва не возникла заминка. Полковник, к которому ее привезли рано утром в штаб, стал выяснять, не появились ли в районе этой высотки новые боевики.

– Мы это ради вас делаем, чтобы вашу жизнь сохранить! – твердил он. – Слышите, что делается?!

Вдалеке послышалось несколько могучих взрывов.

– У нас тут всюду можно пулю, а то и мину схватить.

Так ничего и не выяснив, он наконец поддался силе ее горя, дал в сопровождение двух солдат с автоматами и напутствовал водителя «газика»:

– Там внимательней присмотри!

Часть это была новая, не та, где служил Костик. Полк Костика, как она поняла, вечером успел передислоцироваться на другое место.

Разговор на высоте

Анна Филипповна взбиралась на холм, и ее обдувал сырой ветер. Вокруг была ровная земля, кое-где присыпанная грязным снегом. Холм огибала дорога, и по ней время от времени приближалась, а потом уезжала вдаль боевая техника, машины с солдатами, изредка проходили пешие люди.

Выше, на плоской вершине холма, лежали убитые люди, и там ее дожидался истерзанный Костик.

– Маманя, может, вам не надо туда? – стал заботливо уговаривать шофер в пахнущем бензином бушлате, когда до вершины оставалось совсем немного. – Посмотрели сблизи, и ладно. Скоро похоронная команда приедет, соберет все тела, и вам вашего сына тоже пришлют.

Этот шофер был ровесником Костика, он и во время пути пытался вступить с нею в разговор, но она отвечала ему лишь кивками. И сейчас тоже, не ответив, наоборот, ускорила шаг.

– Там такое дело, – как бы извиняясь, стал объяснять один из автоматчиков. – Вы не обижайтесь, что они все рядом лежат – и чеченцы, и наши. Чеченцы, они в нашу форму оделись, и, когда их постреляли, разбираться было некогда – кто наш, а кто – нет. Так и оставили.

– Хорошо еще, если лежат, – неопределенно проговорил шофер.

Скоро они увидели, как немного выше, сбоку от них, по холму на вершину взбиралась какая-то пожилая женщина, одетая во все черное.

– Эй! Что тебе-то тут надо? – грубо окликнул ее автоматчик.

– Что надо, что надо? Сына надо, – с тоской в голосе ответила женщина.

– Чеченка, – миролюбиво объяснил шофер. – Тоже своего ищет.

Чеченская женщина поднялась на вершину первая и, обхватив руками лицо, неожиданно закричала дурным голосом.

– Во-во, так и есть, – проговорил шофер. – Маманя, не ходили бы вы туда. Дали бы нам посмотреть сначала.

Но Анна Филипповна еще более ускорила шаг. А когда поднялась, споткнувшись о чью-то оторванную ногу в изодранном сапоге, то Костика она не увидела.

Вокруг на спекшемся грунте валялись обгорелые куски, лишь отдаленно похожие на частицы человеческих тел, и любой из них мог принадлежать ее Костику или быть куском кого-то другого.

Не понимая произошедшего, она огляделась по сторонам, а потом закрыла глаза и простояла несколько мгновений в полной темноте, тихо пошатываясь.