— Макса, мать твою, ты чего перебздел? Это Дембель, сука, облажался, а ты ссышь мелко, жопа твоя позорная! Да ведь если что, корынец всегда тебя отмажет, это уже на крайняк, а потом, ты вообще не при делах. Мы ведь с тобой по мясной части. — Он вдруг засмеялся до того пакостно, что у Снегирева натянулась кожа на скулах. — А Дембель твой зазнобный — мудак, и зуб даю, что порешенный, Колун его с говном схавает. Кстати, как насчет пожрать?
«Было бы неплохо». Снегирев слез со стены и, забравшись в «мышастую», убавил на приемнике громкость — в ухе уже звенело. Между тем было слышно, как открылась дверца холодильника, что-то покатилось по полу и все еще Дрожащий голос депутата законстатировал:
— С харчами туго, одни консервы. Есть икра, но только красная, язык паршивый, свиной, ага, вот — крабы и в вакууме салат какой-то финский.
— Да хрен с ней, с жратвой! — Горкин внезапно сменил гнев на милость и, заскрипев паркетом, громко заржал: — Ну-ка иди сюда к папочке, он тебя отшлепает.
Пока раздавались удары по чему-то мягкому, законодатель воркующе стонал, затем вжикнула молния и тишину наполнили звуки столь смачно-пакостные, что Снегирев скривился — да, это, похоже, надолго. Наконец раздался крик блаженства — громкий, вибрирующий, черт разберет чей, и чуть спустя хриплый горкинский голос выразил депутату неудовольствие:
— Хорош очком сучить, давай шевели грудями — «аргоном» сыт не будешь. И бухалом проставься, знаю, у тебя его хоть жопой ешь.
Заскрежетал по жести консервный нож, негромко загудела микроволновка, и раздался голос законодателя, все еще дрожащий и прерывистый:
— Мишаня, монгольскую будешь?
Снегирев сразу представил бутылку с резко пахнущей водкой, в глубинах которой скрючилась в три погибели заживо заспиртованная змеюга, и почувствовал, что, несмотря на отвращение к алкоголю, сейчас бы охотно впился в нее зубами — есть хотелось до тошноты.
— Нам, татарам, одна хрен, что порево подтаскивать, что отпоротых оттаскивать. — Горкин заливисто заржал и, набив полную пасть, принялся смачно жевать. — Макса, хорош вошкаться, пожрем по-рыхлому и по новой сыграем в «буек» — твоя жопа, мой х…ек! — Он опять раскатился хохотом, закашлявшись, рыгнул и вдруг мерзким козлетоном пронзительно затянул: — А мальчонку тово у параши бардачной поимели все хором и загнали в петлю…
Действительно, в следующие два часа было выжрано и сыграно изрядно. Наконец, когда мерный диванный скрип прекратился и сладострастные стоны затихли, законодатель засобирался домой:
— Ах, Мишаня, я поеду, а то Дембель такую сцену устроит — жуть.
— Давай, давай, греби к своему уроду, пока его еще не присыпали.
Было слышно, как Горкин соскочил на пол и, хлюпко шлепая по паркету босыми ногами, прямиком направился к удобствам — вода там зашумела, как Ниагарский водопад.
— А жопа старика не стоит пятака. — Негромко напевая, законодатель зашуршал одеждой, щелкнув зажигалкой, закурил, энергично постучал в дверь ванной: — Любимый, запри все как следует, — и двинулся на выход.
Вскоре во дворе негромко чиркнул стартер «пятьсот двадцатой», галогеново загорелись фары, и, не жалея холодный двигатель, Шагаев выкатился со двора. Правда, не совсем удачно — чертовы ворота оказались узковаты для депутатской удали, и, сковырнув к едрене фене правое боковое зеркало, законодатель громко выругался и вихрем пролетел мимо «мышастой», — что все-таки делает с человеком любовь!
Тем временем, судя по доносившимся звукам, Горкин уже процесс омовения закончил, и, потянувшись так, что хрустнули все суставы, Снегирев начал собираться. Поверх ботинок он натянул полностью маскирующие характер следов «галоши», смазал руки «антидактом», специальным кремом, позволяющим не оставлять отпечатков, и, захватив спортивную сумку, этаким любителем вечерних моционов двинул прямиком на депутатское подворье. Тем более что сделать это было совсем несложно. Хозяин, мудак, оставил ворота настежь открытыми, и, очутившись во дворе, Снегирев первым делом направился к «феррари», чтобы снять с нее радиомаяк — вещь редкую, цены немалой, а кроме всего прочего, свою задачу уже выполнившую.
«Ос-тос-перевертос, бабушка здорова. — Бодрый горкинский голос между тем выражал полную удовлетворенность жизнью и сопровождался звоном хрусталя, бульканьем жидкости и, как следствие, смачным кряканьем на выдохе: — Ну, бля, упало». Наконец золотое правило, что на халяву и уксус сладок, встало ему поперек горла, и, хватанув последнюю на посошок, он облачился в кашемир и начал открывать массивную входную дверь. Однако выбраться наружу не успел. Что-то резко ударило его в подбородок, так, что мозги встряхнулись, а земля стремительно ушла из-под ног, и Михаил Борисович провалился в небытие.
— Дамы и господа! Прошу обратить ваше внимание, это последняя разработка — универсальный многоцелевой герметик. Для начала проведем небольшой эксперимент: возьмем бутылку, нальем в нее воды и выльем, — безусловно, внутренняя ее поверхность осталась влажной. Теперь внимание: берем баллончик с герметиком, вставляем в горлышко бутылки специальный переходник — он входит в стандартную комплектацию — и нажимаем на головку. Да, вы правы, мадам, чудеса. Хорошо видно, как на глазах герметик многократно расширяется в объеме и начинает быстро твердеть, процесс полимеризации идет практически мгновенно. Теперь прошу вас, разбейте бутылку. Ха-ха-ха, вы удивлены? Да, совершенно верно, герметик превратился в монолит, а осколки стекла, повторюсь, господа, предварительно смоченного, намертво приклеились к нему…
Презентация
«Хорошо-то как!» Ступин убрал ксиву подальше и, жмурясь от весеннего солнышка, двинулся по направлению к «Чернышевской». С не убранных всю зиму крыш свисали ледяные бомбы, орали от восторга влюбленные коты, а воздух был наполнен томлением, южными ветрами и вонью оттаявших помоек. Весело чирикали воробьи, брызгала капель девушкам на колготки, и весь мир казался прекрасным, а будущее удивительным. Наступал уик-энд, пятница, и, несмотря на полуденный час, народу на улицах было не протолкнуться.
Шатались без толку молодые мутноглазые люди, бойкие барышни ловили похотливые взгляды и находили приключения на свои хорошенькие попки, а сыновья Кавказа собирались в стаи, демонстрируя удаль и золото зубов. Пахло перегаром, сигаретным дымом и разбавленными женским потом духами.
«Глаза, как у Насти, пустые». Ступин покосился на юную особь, цедившую на ходу «Молотов-коктейль», и, стараясь не наступить кому-нибудь на ногу, медленно потянулся к эскалатору. Больше всего на свете ему сейчас хотелось купить бутылку водки, выжрать ее дома, подальше от чужих глаз, и залечь, прислонившись к теплому боку Бакса, — чтобы никаких мыслей.
Вчера дал о себе знать «барабан» Борисов, зовущийся в миру Сергеем Ивановичем Жилиным. Утром сосед снизу увидел его тело, подвешенное за ногу, как раз за своим окном. На жилинской спине было вырезано: «Стукач хуже провокатора», а вскрытие определило, что погибал он мучительно и страшно. Сперва через задний проход его накачали пенящимся, быстро твердеющим герметиком, затем кастрировали и только потом повесили умирать от потери крови. Входная дверь без повреждений, следы отсутствуют, никто ничего не видел, не слышал, не знает…