«Нет уж, на фиг, достало». Удобно расположившись на скамеечке, майор курил безвкусную «Стюардессу» и, уставившись в небо, полное крупных, по-южному ярких звезд, маялся дурью — думал о всяком, о разном. Велика Вселенная, говорят, бесконечна, и, может быть, где-то далеко-далеко сидит тварь какая и, глядя на былинку, Землей зовущуюся, гадает: кто ж обитает на ней? Как «кто»? Разумные звери, считающие себя венцом мироздания. Если они сыты, то могут позволить себе быть добрыми и поиграть в справедливость, однако, если нужно сделать выбор, они без колебания вонзают зубы в ближних, рвут глотки друзьям и насилуют чужих самок. Вся их история — это цепь кровопролитных войн, все достижения их науки служат единой цели — убивать, а чтобы оправдать свою звериную суть, они придумывают душещипательные апостольские мемуары…
Неизвестно, до чего дошел бы в своих мыслях майор, только плавный их ход нарушила грубая проза жизни. Истошно заревели сирены, загавкали недовольно потревоженные псы в питомнике, а из клуба уже мчалась на рысях диверсантская братия — сигнал «Буря». Пятиминутный сбор по полной боевой, фильм не дали досмотреть, сволочи!
Да, братцы, тяжело. Впрочем, не только вам, докторица вон тоже пострадала: на ночь глядя непокрытой осталась.
— Долго не засиживайтесь, она еще нехороша. — Дежурный врач, зовущийся в миру Остапом Соломоновичем Кацем, кивнул брылями в сторону палаты и ласково Снегиреву улыбнулся. — Столько времени в реанимации, вы таки сами понимаете.
Это он нынче, гад, улыбался ласково, а по первости, выпятив с грозным видом брюхо, зверем рычал: «А полис страховой где? Довели державу — бомж на бомже и бомжом, понимаете ли, погоняет». Однако, получив пару-тройку зеленых бумаженций, украшенных лысиной дяди Франклина, враз подобрел и вспомнил про клятву Гиппократа: «Фаечка, выделяйте-таки койко-место».
— Ладно, не буду. — Снегирев согласно кивнул и направился к дверям палаты, где располагались выходцы с того света, чудом не оставшиеся там благодаря стараниям реаниматологов.
— День добрый. — Он сразу же окунулся в духоту четырехкоечного бокса и, оглядевшись, придвинулся к окну. — Анна Павловна, здравствуйте.
Если верить паспорту, выданному когда-то УВД города Грозного, именно так и звали его бомжующую соседку по подъезду. Точнее, бывшую соседку, а ныне обитательницу приюта страждущих на улице геройского летчика Гастелло.
Выглядела она неважно. Осунувшееся лицо землистого оттенка, окончательно ввалившиеся щеки, а вокруг бледных, будто из пергамента, губ коричневый след, оставленный уксусной эссенцией.
— Как настроение, Анна Павловна? — Снегирев засунул в тумбочку объемистый пакет и, заметив колченогий, расшатанный стул, удобно устроился на нем. — Чтобы быстрее поправиться, нужно витаминов есть больше…
— Поправиться? — Глаза у больной были снулые, как у попавшей под колеса собаки, а говорила она свистящим шепотом, чуть слышно. — Для чего? Жить не хочу, да и не жизнь это…
— Знаете, — нахмурившись, Снегирев покачал головой, и на его лбу обозначилась резкая поперечная морщина, — раньше самоубийц даже на кладбище не хоронили, зарывали где-нибудь на перепутье.
— Наплевать мне. — Женские губы затряслись, по горлу пробежала судорога, а вот глаза остались сухими — видимо, слез уже больше не было. — Вначале дом, потом сын, теперь вот Дубровин мой…
Две слезинки все же скатились по ее щекам, и она вдруг заглянула Снегиреву прямо в бесцветные зрачки:
— Верно говорят, что на чужом горе счастья не построишь. — Помолчала немного и, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть, поведала историю странную.
Примерно с месяц тому назад чета Дубровиных отправилась на поиски хлеба насущного. Куда? Известное дело, на ближайшую помойку. Каждому свое. Однако в тот вечер продовольственный вопрос решался слабо — летняя жара, коты, а также конкуренты негативно повлияли на количество жратвы, и пришлось идти за пропитанием в соседний двор.
Но только бомжи начали ревизию мусорников, как послышался звон стекла, кто-то коротко вскрикнул и в землю с высоты впечаталось мужское тело. С отвратительным хрустом, будто раскололи скорлупу огромного грецкого ореха. Оно рухнуло из окна подъезда прямо головой об асфальт, череп лопнул по височной кости и накрыл своей верхотурой лицо. Кровь, мозги — и сразу же большие зеленые мухи…
Грязный двор был пустынен, и при взгляде на шикарную одежду погибшего бомжей вдруг попутала нелегкая. Не мешкая, они выгребли все из его карманов и от греха подальше решили отсидеться в лесу под Зеленогорском, в построенном еще прошлым летом шалаше. Добрались до Финбана, сели на электричку и «зайцами» доехали до бывшего Териоки. Однако Бог правду видит. Когда, оставив позади дорожный указатель с надписью «Зеленогорск», они тащились вдоль обочины шоссе, из-за поворота налетела машина и на огромной скорости сбила главу бомжовского семейства.
— Я тогда испугалась страшно, — вспомнив пережитое, больная вздрогнула, и на мгновение ее лицо судорожно перекосилось, — и бросилась в кусты. А из машины вышел мужчина, здоровенный такой, как куклу взял моего Дубровина, закинул внутрь и уехал. С ним еще баба была, визгливая такая, Андреем его называла.
— Да, красть грешно. — Слушавший с интересом Снегирев покосился на часы и вздохнул. — Это если по мелочи. А не помните, Анна Павловна, машина-то из себя какая была?
— Огромная, но не грузовик. — Она даже глаза прикрыла, вспоминая, и снова две слезинки скатились по ее щекам. — Колесо запасное у нее сзади. И еще номер. — Она посмотрела в потолок, потом перевела взгляд на Снегирева и сморщила лицо, так что оно стало похоже на печеное яблоко. — Три шестерки на нем были, точно помню. Чёртова цифра…
— Ладно, Анна Павловна, увидимся. — Снегирев легко поднялся с радостно заскрипевшего стула и, улыбнувшись больной, направился к дверям. — Выздоравливайте.
— Ну что, разговаривает? — В коридоре ему повстречался Остап Соломонович Кац. Он важно выковыривал из коронок остатки чего-то кошерного и дружески Снегиреву подмигнул: — Теперь уже точно не помрет. А через неделю вообще будет как огурчик.
«Ох, верно говорят люди умные, что там, где начинаются большие деньги, понятия заканчиваются. — Дмитрий Валентинович Жиров, в прошлом известный фармазон с погонялом Бульдог, а ныне президент ювелирного дома „Верона“, вздохнул и покосился на метровую диагональ „Пионера“: — Ишь ты, как они ее, сердечную, „бутербродом“, в два смычка…» На экране телевизора между тем бурно разворачивалось непотребство — кого там только не трахали! Сплетались в сумасшедшей карусели загорелые тела, оргазмы сыпались как из рога изобилия, и по сравнению со всем этим действом обычная собачья свадьба казалась целомудренно-возвышенным актом.
«Да, хорошо бы вот так-то, на качелях». — Дмитрий Валентинович вздохнул, насупился и, вырубив звук, принялся думу думать. Только и оставалось теперь как, глядя на других, облизываться. Как там поется в песне-то — «гады годы»? Чего он только не делал: ходил к врачам и экстрасенсам, пил всякую дрянь и, как последний пидор, давал засовывать себе в жопу деревянный, обмакнутый в какую-то гадость агрегат, — нет, ничего не помогало, да, наверное, уже и помочь не могло. Потому как годы, три ходки в зону и лихое, полное приключений прошлое.