— Как точно, друг мой, вы изволили выразиться. Вот именно, мелкие осколки истины. — Улыбнувшись, Александр Васильевич Барченко, широкоскулый, в очках, с блестящими, близко посаженными глазами, закинул ногу на ногу и одобрительно кивнул Гурджиеву. — Нет сомнений, что существовала некая альма-матер, протоцивилизация, владевшая знанием, об уровне которого мы можем только догадываться. Осколки этой культуры передаются из поколения в поколение тайными обществами, и наверняка еще где-то существуют некие очаги этого секретного гнозиса, так сказать, ареал обитания квинтэссенции истины.
Не в силах усидеть, он вскочил на ноги, поскрипывая остроносыми, высоко шнурованными ботинками, сделал круг по комнате.
— Я имею в виду, господа, обиталище посвященных — махатм, тайную страну Шамбалу-Агарти, может быть, последний оплот великой культуры севера, суть гиперборейской. Отзвуки этого великого знания во всем, начиная от оккультных практик и кончая различными конфессиями, которые по сути своей есть солярные культы. Вот где сокрыта мудрость. — Барченко уселся в кресло, стекла его очков таинственно сверкнули в электрических лучах. — Ведь именно благодаря солнцу атмосфера, нас окружающая, насыщена теплом, светом, электричеством, химической, «нервной» и радиолучистостью. Я твердо уверен, что солярная активность влияет буквально на все процессы на нашей планете, не исключая и событий общественной жизни. Буквально, Бог — это солнце.
— Точнее, демиург, Иегова, создатель конкретной системы. — Скульптор Сергей Меркуров сощурил в улыбке умные глаза, кинул быстрый взгляд на Барченко. — Уж если говорить о боге, мне больше импонирует Абсолют-Зерван зороастрийцев или Эн-Соф иудеев, нечто бесконечное, неподвластное человеческой логике, самодостаточное, содержащее все в себе. И уж во всяком случае не бородатый дедушка на облачке.
Меркуров придерживался радикальных левых взглядов, водил дружбу со Степаном Шаумяном и частенько вспоминал, как во время учебы в Цюрихе любил слушать диспуты Бланка-Ульянова с эсером Виктором Черновым.
— Если угодно знать мое мнение, господа, любая религия, кроме буддизма, вызывает у меня чувство, близкое к отвращению. — Академик, известный востоковед Сергей Ольденбург, обрезал кончик сигары, интеллигентное лицо его сделалось задумчивым. — Особенно, знаете ли, христианство. Все в нем двусмысленно, полно противоречий и недомолвок. Почему, скажем. Евангелия делятся на канонические и апокрифы? Чем, скажем, сочинения Петра, Филиппа или Марии хуже сочинений Луки, Марка, Матфея и Иоанна? Или в них есть что-то, чего не должно знать пастве? Однако даже при чтении канонических Евангелий закрадываются сомнения. По Матфею, например, Иисус был аристократом, происходящим от царя Давида через. Соломона, Марк же в очень туманных выражениях поддерживает легенду о бедном плотнике. Если верить Луке, при рождении Спасителя посетили пастухи, если Матфею — это были цари. По Иоанну распятие свершилось накануне Пасхи, тогда как у остальных хронистов оно произошло на следующей неделе после праздника. Но Бог с ними, с этими неточностями. — Ольденбург вдруг громко рассмеялся, получилось несколько зловеще. — Вспомним-ка лучше историю, господа.
Итак, Палестина, времена Иисуса: римский гнет, еврейское общество раздроблено на множество политико-религиозных сект. Однако в канонических Евангелиях описываются лишь фарисеи и саддукеи, суровые мистики ессеи и оппозиционеры зелоты даже не упоминаются в творениях Луки, Марка, Матфея и Иоанна. Выходит, Иисус не знал о них? Это немыслимо, — сам Иоанн Креститель происходил из ессеев, а зелоты в то время были просто притчей во языпех. Видимо, Иисус находился в тесном контакте и с теми и с другими, все об этом знали, и для евангелистов было предпочтительнее хранить молчание. А теперь приглядимся внимательнее к самому Спасителю и Его окружению. Не объявляет ли Иисус, что Он принес не мир, а меч? Не приказывает ли Он каждому обзавестись своим собственным мечом? И далее, после празднования Пасхи не считает ли Он Сам мечи в руках своих учеников? Это, дай Бог памяти. Евангелие от Луки. Теперь любимые ученики. Симон Петр до самого своего ареста ходит вооруженным. Иуда Искариот есть не что иное, как искаженное Иуда Сикарий. Кто же такие сика-рии? Это профессиональные убийцы, сражавшиеся на стороне зелотов. Ученик, известный под именем Симон, в греческом переводе текста от Марка назван Kananaios, эквивалент арамейского слова «разбойник», Лука же прямо упоминает о Симоне Зелоте. Вот такая компания. — Ольденбург сделался мрачен, в голосе его послышались трагические нотки. — А теперь, господа, кульминация, распятие. Согласно Евангелиям, Иисус сначала был приговорен синедрионом, или советом старейшин, а затем уже доставлен на суд к Пилату. Все это случилось точно накануне Пасхи. Очень странно. Совет старейшин не мог собраться ночью, тем более накануне Пасхи, это было бы вопиющим нарушением еврейского закона. Ладно, пойдем дальше. В Евангелиях синедрион кажется не облеченным властью выносить смертные приговоры, и вроде бы именно по этой причине евреи и представили Иисуса на суд Пилата. Однако совет старейшин мог вполне приговорить любого к побитию камнями и если бы действительно хотел лишить Христа жизни, то, несомненно, подверг бы его этой экзекуции. То есть какое же резюме, господа? — Ольденбург обвел собравшихся насмешливым взглядом, чувствовалось, что он испытывает удовольствие от собственной трактовки евангельской драмы. — Иисус стал жертвой римской администрации, римского правосудия, римского приговора и римской казни, устраиваемой римлянами для врагов Рима. Иисус был распят не за преступления по отношению к евреям, а за его деяния, угрожающие безопасности Рима, миль пардон, как вульгарный уголовник. Можно понять ариан, принимавших Ветхий Завет и категорически отвергавших Четвероевангелие.
— Да, вас послушаешь, так потом в церковь ни ногой. — Гурджиев с подчеркнутой серьезностью посмотрел на рассказчика, его большие черные усы казались фальшивыми, приклеенными на скорую руку. — А теперь, может быть, поговорим о Богородице?
Все рассмеялись, здесь почитали лишь одну церковь — Храм Истины.
— А что, господа, вы уже слышали про скандал, учиненный этим немцем, фон Третноффом, который еще Папюса в шестом году обозвал профаном и симулянтом? — Монгольский интеллигент Хаян Хирва, юркий, подвижный, с умным азиатским лицом, развеселился, обнажив крупные желтоватые зубы. — На приеме у княгини Куракиной?
Полиглот, путешественник, посетивший множество стран, он увлекался эсперанто и мечтал о создании единого общеазиатского языка. Будущее уготовило ему должность министра внутренних дел Народной Монголии и расстрел в 1937 году.
— Да, писали что-то в «Ведомостях». — Меркуров равнодушно пожал плечами, закурив асмоловскую пушку, далеко выпустил ароматный дым. — Вроде какая-то дама разделась до белья.
Он бы с большим удовольствием поговорил о куропатках, приготовленных по рецепту викингов, с травами и брусникой, — фирменном блюде дома Рерихов.
— Не какая-нибудь там дама, а княжна Куракина собственной персоной. Видел своими глазами. — Хаян Хирва неожиданно стал серьезным, в голосе его послышались недоумение и восторг. — Этот чертов фон Третнофф даже не касался ее, просто подошел и сказал: «Раздевайтесь». И княжна тут же начала расстегивать кнопки платья, — пока все опомнились, она уже осталась в корсете, чулках и панталонах, батистовые, знаете, такие широкие, с разрезом в шагу. Слуги потом накрыли ее скатертью. А немец, как оказалось, держал с кем-то пари на сто рублей. Удивительно, до чего хорош, такого мощного спирита я еще не встречал…