У городских ворот маршал де Бриссак, губернатор Парижа, ждал меня с серебряным блюдом, на котором лежали ключи от города. Под одобрительный гул толпы он вручил их мне. Затем от Дома Инвалидов ударили пушки, за которыми последовали выстрелы от ратуши и Бастилии.
О, это было восхитительное зрелище! Все эти люди собрались, чтобы приветствовать меня в своем городе.
До меня доносились отдельные замечания:
— О, разве она не прелестна! Какая милая крошка! И грациозная, и прекрасная!
Милые люди! Как я любила их! От переполнявших меня чувств я посылала им воздушные поцелуи. В ответ раздавались восторженные крики.
Все маркитантки, одетые в самые лучшие платья из черного шелка, вышли на улицу, чтобы приветствовать меня. Они кричали, что рады видеть меня в своем городе. Меня поразил собственнический настрой всех этих людей. Этот город принадлежал им, а не королю. Если у короля нет любви к Парижу — ладно, Париж может обойтись без него. Париж принадлежал торговцам, маркитанткам, лавочникам, подмастерьям.
Таково было общее впечатление, полученное мною в тот день. Это был их город, и они приветствовали меня в нем, поскольку я была молодая и симпатичная и показала им, что хочу, чтобы они меня любили. Я влюбилась в Париж и поэтому Париж полюбил меня.
Какой это был кортеж! Нас сопровождали личные телохранители короля, а за нашим экипажем следовали еще три кареты с сопровождающими.
После вручения мне ключей мы въехали в город и направились к собору Нотр-Дам, где присутствовали на мессе. Затем проследовали в направлении академии Людовика Великого, где в аббатстве Святой Женевьевы нас ждал аббат со своей паствой.
Выслушав его приветствия, поехали дальше; под триумфальными арками мы проезжали через весь Париж, чтобы все собравшиеся могли хотя бы мельком увидеть меня.
Это было одним из самых захватывающих событий в моей жизни. Я была, по-настоящему счастлива. У меня было восхитительное ощущение, что все идет так, как мне мечталось. Наконец мы подъехали к Тюильри, где нам предстояло отобедать. Здесь в парке собралась такая большая толпа народа, какую мне никогда не приходилось видеть. Не успели мы войти в здание дворца, как люди стали громко вызывать нас.
Монсеньер де Бриссак сказал:
— Они не успокоятся, пока вы не покажетесь им.
— Тогда, — ответила я, — мы удовлетворим их желание, поскольку я не могу разочаровывать народ Парижа.
Мы вышли на балкон, и когда толпа в парке увидела меня, раздались громкие приветствия, люди желали мне долгих лет жизни, а я улыбалась и кланялась им и была очень счастлива.
— Она достойна восхищения! — кричали люди. — Она прекрасна! Господи, благослови нашу прекрасную маленькую дофину!
Я была так счастлива! Страдая от многочисленных критических замечаний со стороны ма тушки и Мерси, я соскучилась по похвалам, и вот они обрушились на меня в таких огромных дозах!
— О, милые, милые люди! — плакала я. — Как я люблю их.
— Боже мой, какие толпы! Сколько их там! Монсеньер де Бриссак, стоявший возле меня, улыбнулся, а затем с поклоном сказал:
— Мадам, надеюсь монсеньер дофин не обидится, но там, внизу, находятся двести тысяч человек, которые влюблены в вас.
— Это восхитительно, — заверила я его, — со мной такого еще никогда не бывало.
Париж принял меня всем сердцем, а я отдала свое Парижу.
Я вернулась в Версаль как во сне. В моих ушах все еще звучали приветствия и похвалы.
Король пришел узнать, каким было мое путешествие, и мне было страшно рассказывать ему об оказанной мне чести из-за опасения доставить ему огорчение, поскольку понимала, как он может воспринять известие о моей восторженной встрече. Люди, кричавшие приветствия в мой адрес и в адрес моего мужа, не стали бы таким же образом приветствовать короля. Они ненавидели его и ждали его смерти. Людовик, бывший когда-то «Всеми любимым», превратился в Людовика «Всем ненавистного». Как это ни было печально для него, однако это, по-видимому, его не расстраивало. Он взял мои руки и поцеловал их.
— Я слышал, что тебя встретили с триумфом, — сказал он.
— Ваше Величество довольны?
— Я бы отрекся от своих подданных, не прояви они хорошего вкуса и не вырази тебе своего восхищения.
О, эти французы! Как умело они прячут свой холодный цинизм в красивых словах!
В приподнятом настроении, вызванном пережитым триумфом, я засела за письмо к матушке:
«Дорогая матушка, невозможно описать, какое восхищение и любовь народ проявил к нам… Как мы счастливы, что нам так легко удалось завоевать его дружеское расположение. Я знаю, что такое расположение очень ценно. Я глубоко это сознаю и никогда не забуду».
Я наслаждалась, составляя это письмо. Теперь она будет знать, что я не неудачница. Мерси может многое не нравиться из того, что я делаю, но народ Парижа отнесся ко мне однозначно и не оставил никаких сомнений в своем дружелюбии.
Какой счастливой я чувствовала себя в ту ночь в постели! Мой супруг, лежавший рядом, быстро уснул. Пережитые церемонии утомили его и радостно возбудили меня.
Скуке бесконечных дней приходил конец. Париж открыл передо мной новый путь в жизни, и я вряд ли буду колебаться, чтобы ступить на него.
Мадам ля дофина разговаривала со мной очень долгое время, но я не распознал ее. Наконец, когда она сняла маску, все окружили ее, но она удалилась в свою карету. В три часа ночи я ушел с бала.
Из дневника Акселя де Ферзена
Спустя несколько месяцев после моей поездки в Париж Артуа женился. Его невестой оказалась сестра Марии Джозефы. Их отец Виктор Амедей, король Сардинии, естественно, хотел, чтобы мужем одной из его дочерей был дофин, поэтому сестры были обижены на меня.
Мария Терезия была даже безобразнее своей сестры. Главной отличительной чертой ее был нос, и то благодаря своей длине; рот у нее был огромный, глазки маленькие и ко всему прочему она слегка косила. Она была очень маленькая и абсолютно лишена изящества. Король дал ясно понять, что считает ее отталкивающей; что касается Артуа, то он не выражал своего разочарования и вел себя так, как если бы этот вопрос не имел для него никакого значения. Казалось, что Мария Терезия хочет спрятаться от всех, и он был рад предоставить ей такую возможность. У него уже была любовница — очень красивая женщина, намного старше его, по имени Розали Дуте, которая обслуживала герцога де Щартра так же, как теперь она обслуживала Артуа.
Каждого забавляло положение Артуа, но никто не симпатизировал бедной маленькой невесте. Все симпатии были на стороне Артуа, поскольку он был поистине несчастен, имея такую жену.
В Версале ходил типичный каламбур: «Заработав несварение желудка на сладком пироге из Савойи, принц поехал в Париж отведать чайку» [2] .