— У меня в кармане лежит королевский указ о помиловании. Если она отречется от ереси, ей будет дарована жизнь. Я хочу, чтобы люди узнали, что ее ждет прощение, если она будет вести себя благоразумно. Сообщите ей об этом до начала казни.
Анне сообщили об указе короля, когда ее привязывали цепью к столбу.
— Я пришла сюда не для того, — воскликнула она, — чтобы отречься от моего господина и повелителя!
Она видела, что троим мужчинам, которые должны были умереть вместе с ней, сообщили ту же весть.
Они были храбры, но им не хватало ее силы духа. Они обратили на нее свои глаза, полные отчаяния, и она увидела, что их тела молят об отречении, но дух готов пренебречь слабостью тела.
И она сказала:
— Друзья мои, мы вынесли много страданий... Мне досталось гораздо больше, чем вам. Я счастлива и желаю теперь только одного — смерти. Я с нетерпением жду момента, когда пламя охватит мое тело. Если мы отречемся от нашего Бога в такой момент, то, купив себе жизнь такой ценой, сами же потом возненавидим ее.
Она улыбнулась и чуть ли не с нежностью посмотрела на вязанки дров вокруг ее изуродованных ног.
Мужчины улыбнулись в ответ, не желая уступать ей в храбрости.
— Церемония начинается, — сказала Анна. — К нам идет доктор Шэкстон. Он прочтет нам проповедь, а ведь совсем недавно был человеком нашей веры. Он отрекся от нее, предпочтя вечной жизни земную. Не завидуйте ему, ибо мы с вами скоро будем в раю. Мы должны умереть, и мы умрем во имя Истины. Мы умрем во имя Бога. Благослови вас Бог, друзья мои. Не бойтесь — ведь я не боюсь.
Она сжала крест в своих руках и подняла глаза к небу, не замечая, казалось, пламени, которое полыхало вокруг нее. Она не слышала криков боли; она улыбалась, когда пламя охватило ее искалеченное тело.
Вскоре над Смитфилдской площадью, окутанной дымом, воцарилась тишина.
Король был недоволен.
Казнь Анны Эскью ничего не дала. Он чувствовал себя усталым; ему нужно было расслабиться, и с каждым днем миледи Саффолкская нравилась ему все больше и больше.
Он изнывал под бременем государственных дел. Содержание гарнизона в Булони, без которого город был бы легко захвачен французами, истощал его казну, но король не собирался отказываться от него. Булонь стала еще одним плацдармом во Франции, без которых Англия, по мнению короля, не могла обойтись. Он с любовью называл Булони «моей дочерью»; говорили, что ни в одного из своих детей он не вложил столько, сколько в кирпичи и землю этого города.
Да, ему нужно было расслабиться. В дни своей молодости он находил удовольствие в охоте, но теперь охота уже не доставляла ему прежнего удовольствия. Он обожал танцы, турниры, игры, развлечения и прославил свое имя на ристалище. Но молодость осталась позади, и прежние развлечения были противопоказаны ему. Но оставалась еще любовь. Он нуждался в женской любви, но, будучи добродетельным человеком, — а его постоянно тревожила мысль, что конец его недалек, — понимал, что это должна быть любовь, освященная браком, которая услаждала бы плоть, но не вызывала угрызений совести.
Все короли того времени были эгоистами, но у Генриха эгоизм составлял самую основу его натуры. Все, что происходило с ним, он оценивал только со своей точки зрения, сдабривая и приправляя ее с таким расчетом, чтобы ублажить его совесть.
Лишившись милости короля, кардинал Уолси, который, возможно, лучше всех знал его, сказал о нем:
— Король — человек королевского мужества. У него царственное сердце, и он согласен потерять половину своего королевства, но только не аппетит.
И это было правдой — Генрих был именно таким, каким видел его Уолси. Но, помимо этого, он был жесток и безжалостен, ибо правил в те годы, когда выходящей на мировую арену стране нужен был именно такой король — жестокий и безжалостный. Под властью этого человека маленькое островное государство сделалось великой державой; этот человек, чье положение на троне, когда он сел на него, казалось врагам из европейских стран шатким и неустойчивым, сумел стать полновластным владыкой Англии.
В Генрихе мирно уживались несколько человек. Моралист и любитель чувственных удовольствий соседствовал с сильным и безжалостным правителем, ставившим целью возвеличить свою страну, а с ним — человек, готовый отдать все ради сиюминутных удовольствий и пожертвовать половиной государства в угоду своему аппетиту. Но над всеми ипостасями короля — моралиста, любителя чувственных утех, великого правителя и человека, потакавшего своим слабостям, — преобладало грубое бесчувственное чудовище.
Люди, окружавшие его, — все эти хитрые и проницательные министры, постоянно наблюдавшие за ним, — сразу же почуяли перемену в его настроении.
Они казнили Анну Эскью, но им надо было еще избавить короля от шестой жены и найти ему седьмую. И вот, почти сразу же после казни на Смитфилдской площади, настал день, когда Гардинер почуял, что его время пришло.
Гардинер получил аудиенцию у короля в то время, когда Генрих был наедине с королевой, и епископ сразу же ощутил напряженность между ними. Король был раздражен и искал повода для ссоры с Катариной, но королева вела себя очень осмотрительно.
Получив подпись короля на документах, которые он ему принес, Гардинер завел речь о казни Анны Эскью, зная, что эта тема так сильно расстраивает королеву, что она забывает об осторожности. Король бросил сердитый взгляд на Гардинера.
— Во всем виноваты книги, ваше величество, — сказал Гардинер, — книги, которые ходят по стране. Они сбивают с пути истинного тех, кто их читает. — Тут Гардинер повернулся к королеве и со значением в голосе добавил: — Ваше величество, несомненно, видели книги, о которых я говорю?
— Я?! — воскликнула Катарина, вспыхнув от смущения.
— Я уверен, что эта женщина, Анна Эскью, приносила их, чтобы показать вашему величеству.
Катарина, тяжело переживавшая утрату подруги, которую она любила и уважала, резко ответила:
— Вам нет никакого дела до книг, которые мне приносят, и которые я читаю, милорд епископ.
— Если, конечно, это не запрещенные книги, ваше величество.
— Запрещенные книги! — вскричала королева. — А я и не знала, что должна спрашивать совета милорда епископа, что мне можно читать, а что нельзя.
Генрих, который никогда не любил Гардинера, решил, что он ведет себя слишком нагло, и прорычал:
— Я тоже этого не знал.
Гардинер поклонился. Он был храбрым человеком и знал, что в своих действиях выполняет королевскую волю.
— По правде говоря, — спокойно сказал он, — с моей стороны было бы большой дерзостью руководить чтением ее величества. Я всего лишь хотел сказать, что ее королевской милости не следовало бы хранить книги, полученные ею от тех, кто по велению короля был признан виновным в ереси и приговорен к смерти.